Да, что-что, а «вопросы» Скреба решать умел.
— Не грусти, фантик, — потрепал он на прощание Гулю (которому такое обхождение, почему-то было вовсе не оскорбительно и не обидно) по плечу, — приятно, знаешь ли, иногда сделать доброе дело…
* * *
Скреба утонул в мягком кресле и попробовал расслабиться, но какая-то внутренняя затяжка не отпускала, не давала распутать клубок дневных напрягов. Он попытался, было, разобраться, но сразу вляпался в такую внутреннюю непонятку, что тут же выскочил наружу. Рассеянный его взгляд, вильнув из стороны в сторону, уперся в висящий на стене напротив портрет, подаренный как-то художником Борисом Гуляевым. Изображенного на картине в полный рост мужчину братва уважительно называла Пацаном. В их устах это значило много! Пацан — это… ну, словом, по жизни свой в доску. Была у Пацана и своя кличка, но не очень-то она прижилась, хотя была достаточно звучная — Рома Ледоруб. Рома был парнем красивым, как подзабытый уже сейчас Аллен Делон в молодые годы. Высокий, стройный и будто насажанный на какой-то несгибаемый металлический стержень. В нем чувствовалась особого рода сила, — такая на зоне делает людей авторитетами, — которую не пересилить; ее можно лишь уничтожить вместе с ее носителем. На нем было длинное незастегнутое черное пальто, в широком распахе которого виднелся в крупную полоску костюм, наверное, стильный в довоенную пору. Скреба смотрел в его глаза и, к своему стыду, понимал, что если бы этот человек был сейчас жив и находился в этой самой комнате, то непременно сидел бы в этом буржуазном кресле, а он, Скреба, стоял бы перед ним по крайней мере молча, ожидая пока тот первым заговорит…
— Это Рамон Меркадер, — объяснил Борис, когда вручал свой подарок, — Тот, который зарубил ледорубом Троцкого.
— Роман, говоришь? — недослышал слегка нетрезвый Скреба. — Ну, нехай побудет у нас, убивец…
На другой день Скреба хотел, было, выкинуть подарок к едрене фене, но, странное дело, присмотревшись, решил оставить и даже повесил вот тут, как раз напротив письменного стола. А теперь уж и вовсе привык, беседовал даже с Ромой, когда был в подпитии…
Лихую Ромину биографию Скреба узнал позднее, а поначалу просто смотрел в темные неподвижные глаза Ромы-убивца и пытался представить из каких тот краев-областей и кто он такой по жизни. Устав, он переключался на воспоминаниям из собственного трудного, боевого детства…
Сколько себя помнил, он всегда был вот таким: рослым и сильным. За это его любили девчонки. А может быть по большей части за необычайную широту его натуры, когда порой и рубаху с себя снять был готов? («Это он в отца покойного, — говаривала мать, — тот тоже последний кусок хлеба отдаст — нараспашку душа была у мужика»). Мальчишки же Костю по-тихому ненавидели, и боялись, но… уважали. Давалось все это, надо сказать, нелегко, но кто, кроме него самого, мог это знать? Были шумные драки стенка на стенку с «паровозниками», «любятовскими», «угловскими» и невесть еще с кем. А страх был. Леденящий, сковывающий все члены страх, вползал иногда и в его сердце, а он в ответ сжимал зубы и безрассудно кидался вперед…
