Никто слова бы не сказал, если бы я пришла. Да только я уже не могу…
Если бы всё было так, как раньше! Если бы не знать ничего! Спокойно пить чай, есть свой батон, и всё, что положено к батону. Как я это и делала много раз, а может, и сотни раз.
Последнее время — не могу. Если бы я не знала, сколько они воруют… Как воруют, кто ворует… Ступаю теперь на пищеблок, как на минное поле. Где рожки торчат, где растяжки… Того и гляди — взорвётся.
Возможно, я не всё знаю. Скорее всего, не всё. Но порции на столах говорят сами за себя. Кто бы видел эти порции на столах… А ведь у нас в интернате — сироты! Дети у нас…
А раньше? Почему тебе раньше не было так противно? Сколько лет ты отработала, и ничего! И ела всегда столько, сколько хотела, и брала столько, сколько давали. Брала, брала.
Вот что ужасно — брала, и не мало. А если было мало — роптала, что мало.
А что? Всегда и везде так заведено, что «положено» врачу интерната. Положена из кладовой дань. Чтобы врач была своя и на всё глаза закрывала.
И я — тоже так жила. С закрытыми глазами. И брала свою дань.
Такая дань «положена» не только врачу, но и всей интернатской «верхушке». Завхозу, например, или бухгалтеру. Ну, и директору, конечно.
Директору — тому, уж я и представить себе не могу, сколько «положено».
Если мне, врачу, было столько «положено», что на машине привозили, то сколько «положено» директору — можно только предположить.
Правда, на машине возили не долго. Времена изменились. Продуктов становилось всё меньше и меньше. В смысле — тех продуктов, которые отпускали с базы на интернат. Наступили сложные времена, и нормы нам стали урезать.
И доля моя, соответственно, становилась меньше. Но, всё же, эта доля была достаточно приличной, чтобы можно было жить, не думая о хлебе с маслом.
А теперь вот — я иду домой голодная. Что произошло со мной? Почему перестала брать?
А потому, что — «не укради!» Заповедь.
Я стала верующей, вот что произошло со мной. Как-то потихоньку вызревала во мне вера.
Долго я определялась. Кто я, что я, зачем я… Долго думала. Наверное, можно было бы думать и побыстрее. Всё я искала, в чём смысл жизни. Сколько себя помню, с самого детства.
А вот верующей стала, когда уже за тридцать перевалило. Вернее даже будет сказать, что не за тридцать перевалило, а к сорока приблизилось.
Трудно было решиться в церковь прийти, особенно в первый раз. Ведь взрослая уже. И всё-таки я крестилась.
А вот теперь иду и думаю: «Как же я могла? Как я могла брать эту дань, эти интернатские продукты?» Как будто пелена спала с глаз, и стало мучительно стыдно прежней себя. Той, «берущей», себя…
