— Минутку! С таким вот задом — это вы кого имеете в виду?
— Сам знаешь. Итальяночка. Ну та, которая говорит… — Голос Энджи поднялся на две октавы. — «О-о-о, Патрик, пойдем в джа-ку-у-зи… там такие пузырьки-и… О-о, как славно!»
— Джина.
— Вот-вот. Джи-на.
— Я готов отдать их всех за одну ночь с…
— Слышала, Патрик, слышала. Надеюсь, ты понимаешь, что этим не следует гордиться?
— Ну, знаешь…
Она улыбнулась:
— Патрик, ты вообразил, что влюблен в меня, потому что ни разу не видел голой…
— Неправда.
— Ну да, с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет, — торопливо проговорила она. — И мы решили предать тот эпизод забвению. И потом, в этом возрасте подобные вопросы воспринимаются… хм-м… несколько острее.
— Звучит как упрек.
Она перевела на меня глаза:
— Ладно, хватит об этом. Какая у нас программа на завтра?
Я пожал плечами и отпил пива из банки. Вот оно, лето — пиво было как чаёк. Ван Моррисон разделался с «безумной любовью» и завел что-то про «тайну твоих глаз».
— Дождемся звонка от Билли или сами позвоним ему после полудня.
— План недурен. — Она тоже сделала глоток и скривилась: — Холодного не осталось?
Я дотянулся до корзины для мусора, которую использовал и как холодильник, и бросил Энджи банку пива. Она вскрыла ее и пригубила.
— А что мы будем делать, когда отыщем мисс Анджелайн?
— Еще не придумал. Отыщем — придумаем.
— Ну да, ты же у нас высокий профессионал.
— И потому имею право носить оружие.
Она заметила его первая. Его тень появилась на полу, легла ей на правую щеку. Фил. Дерьмо.
Я не видел его уже три года — с того дня, как по моей милости он загремел в больницу. Выглядел он лучше, чем тогда — тогда он лежал на полу, держась за ребра, и кровь изо рта хлестала на засыпанный опилками пол, — но все равно дерьмом был, дерьмом остался. Под левым глазом у него был заметный шрам — привет от благоразумного бильярдного кия. Вроде бы я заулыбался, заметив этот шрам, а может быть, мне это показалось.
Он старался не встречаться со мной глазами. Он смотрел на нее.
— Я минут десять гудел снизу. Ты что, не слышала?
— Очень шумно на улице, и потом… — она показала на орущий кассетник, но он не взглянул на него, потому что в этом случае пришлось бы волей-неволей взглянуть на меня.
— Ты готова? — спросил он.
Она кивнула и поднялась. Залпом допила все, что еще плескалось в банке. Она не спешила, и Филу это было не слишком приятно. Должно быть, стало еще неприятней, когда она, опорожнив жестянку, швырнула ее мне, а я отбил ее в корзину.
