Я хорошо помнил обратную дорогу и уже почти улизнул, но на выходе меня окликнул властный мужской голос:
— Глостер, подождите!
Я оглянулся. По центральной лестнице тяжелым галопом спускался крупный мужчина лет пятидесяти — один из тех, кто сидел за столом в зале.
Он подошел ко мне и первым делом сердито выпалил:
— Что я, мальчик — за вами бегать?! — Глаза его под очками сверкнули колючими искрами. В этот момент он окончательно разглядел меня и сказал на тон мягче: — Ну, чего вы испугались? Вы неплохо играли и понравились комиссии. Вам задали обычный канцелярский вопрос, это совсем не значит, что надо срывать экзамен.
Я промолчал, привычно чувствуя, как ползет по моей круглой спине его жалостливый и удивленный взгляд.
— Что-то случилось? — спросил мой преследователь. — Вы передумали поступать? Нет? Тогда в чем дело?
— А какие документы нужны, чтобы поступить к вам? — спросил я.
У моего собеседника не только брови, но даже щеки изобразили глубокое удивление:
— Вы не подавали документов?
— Нет, — удрученно признался я.
— Очень хорошо, — он снял на минуту очки и оглядел меня уже босыми и, наверное, поэтому беспомощными глазами. — Тогда зачем вы к нам пожаловали?
— Я только хотел поиграть на рояле, — выложил я свою аляповатую правду.
— Где вы раньше занимались?
— Нигде.
— Тогда с кем? Я имею в виду, у кого вы учились?
— Ни у кого. Я сам научился.
— Изумительно, — мужчина деловито потер ладони. — Следующий вопрос: что вы играли? Шопена — не Шопена, Рахманинова — не Рахманинова.
— Не знаю, — поскольку действительно не представлял, что изобразил.
— Как же вы тогда играли?
— Передо мной ребята кучу вещей исполняли. Что-то запомнил, что-то придумал.
Мы продолжили разговор на улице. Мужчина сказал, что его зовут Валентин Валерьевич. Он размашисто разжег сигарету, затем посмотрел на часы и отмахнулся от них:
— В двух словах — откуда вы приехали, в общем, коротко биографию.
Я рассказал про интернат, без бытовых подробностей — в основном про старенькое пианино в каморке папы Игната. Чуть-чуть о нашем переезде в город. Я не скрыл подозрений общества о моей нормальности и с тем большей гордостью заверил, что не псих. Валентин Валерьевич сразу успокоил меня, что никогда бы так не подумал.
— А почему вы не подготовили какое-нибудь произведение конкретно? — вдруг спросил он.
— Потому что ничего конкретного я не разучивал, а играю только то, что когда-нибудь слышал и запомнил.
— По слуху?
— Да, а как еще можно…
