“Удивительно, что в течение 15 недель я не мог заметить в москвитянах ничего добродетельного, или приятного, или хоть сколько-нибудь похожего на истинное благочестие. Я вынужден поэтому сказать, что в большинстве случаев они лукавы, развратны, обманчивы, надувалы, вероломны, вздорливы, разбойники и человекоубийцы, так что если в надежде на прибыток или получение денег убьют человека да поставят за его душу одну зажженную свечку в церкви, то считаются свободными и наказанию неподлежащими” (Таннер; 1605).
“С другой стороны бывает, что люди простого или иного какого звания, если они набожны, уходят в монастырь, когда им угрожает тюрьма за долги или они не захотят долее состоять в браке с женою, и освобождаются совершенно от всего. Мало того, подобный поступок еще восхваляется, как святое дело: он, де, все оставил ради Христа. Мы могли бы еще привести много подобных пустых отговорок по сему случаю. — И так, они освобождаются от всего и никто уже более не властен над ними. Они должны лишь оставаться на всю жизнь в этом звании и обязаны с той поры совершенно отказаться от употребления мяса, и жить согласно с прочими монастырскими правилами и обычаями. В этом заключается главным образом их святость; в прочем они живут, как им заблагорассудится” (Тектандер; 1678).
b)Разговоры, хитрость, недружелюбность и коварство; предпочитают насилие разуму
“Разговаривают они, в частной беседе, зачастую без всякого отвращения о наигнуснейших вещах, так как-либо не знают ничего лучшего, либо же не интересуются им” (Рейтенфельдс; 1680). “Беседа у них бывает не о состоянии народов, политике или ином еще благородном либо приятном предмете, потому что в достохвальных знаниях они круглые невежды; не зная истории и примечательных деяний предшественников, они говорят, что взбредет на ум, особенно же, что звучит неприличностью и бесстыдством. Пляска их состоит в бесстыдных жестикуляциях и движениях тела. Неудивительно, если это составляет источник разных непристойностей и преступлений” (Таннер; 1605).
“Большею частью их разговоры направлены в ту сторону, куда устремляют их природа и низменный образ жизни: говорят они о разврате, о гнусных пороках, о неприличностях и безнравственных поступках, частью ими самими, частью другими совершенных. Они рассказывают разные постыдные басни, и кто при этом в состоянии отмочить самые грубые похабности и неприличности, притом с самой легкомысленною мимикою, тот считается лучшим и приятнейшим собеседником” (Олеарий; 1647). “Скромность, украшение всех возрастов, до того мало свойственна русским, что они, вернее, ее совершенно не знают. Вежливого и изящного обращения у них нет совсем: они не считают даже неприличным говорить грубо, икать, рыгать и совершать еще кое-что иное, более гнусное, во время торжественных собраний. А если случайно иностранцы станут смеяться над ними за это, то стыд не вызывает у них никакой краски честной и строгой благопристойности” (Рейтенфельдс; 1680).
