Закатные гарики. Вечерний звон | страница 13
но делали погоду только те,
кто плюнул на советы и прогнозы.
Зная, что глухая ждет нас бездна,
и что путь мы не переиначим,
и про это плакать бесполезно, —
мы как раз поэтому и плачем.
Опершись о незримую стену,
как моряк на родном берегу,
на любую заветную тему
помолчать я с друзьями могу.
Все, что было, —
кануло и сплыло,
есть еще
в мехах моих вино;
что же мне
так вяло и уныло,
пусто,
равнодушно и темно?
Повсюду смерть,
но живы мы,
я чувством света —
тьме обязан,
и даже если нет чумы,
наш каждый пир
с ней тесно связан.
Идея, что мною владеет,
ведет к пониманию важному:
в года, когда небо скудеет,
душа достается не каждому.
Напористо, безудержно и страстно —
повсюду, где живое колыхание, —
в российское духовное пространство
вплетается еврейское дыхание.
Человек – существо такое,
что страдает интимным жжением
и в заветном живет покое
с нарастающим раздражением.
До поры, что востребую их,
воплощая в достойных словах,
много мыслей и шуток моих
содержу я в чужих головах.
Все дружно в России воздели глаза
и в Божье поверили чудо,
и пылко целует теперь образа
повсюдный вчерашний Иуда.
И хотя уже видна
мне речушка Лета,
голова моя полна
мусора и света.
Устав болеть от наших дел,
порой лицо отводит Бог,
и страшен жизненный удел
живущих в этот темный срок.
Среди любого поколения
живя в обличии естественном,
еврей – повсюдный червь сомнения
в духовном яблоке общественном.
Полистал я его откровения
и подумал, захлопнув обложку,
что в источник его вдохновения
музы бросили дохлую кошку.
Души мертвых терпят муки
вновь и вновь, пока планета
благодушно греет руки
на пожарах наших гетто.
Я щедро тешил плоть,
но дух был верен чести;
храни его, Господь,
в сухом и теплом месте.
Вчера ходил на пир к знакомым,
их дом уютен, как кровать;
но трудно долго почивать,
когда не спится насекомым.
Господь, услышав жалобы мои,
подумал, как избыть мою беду,
и стали петь о страсти соловьи
в осеннем неприкаянном саду.
Реальность – это то, где я живу;
реальность – это личная окрестность;
реальность – это все, что наяву;
но есть еще совсем иная местность.
Нам, конечно, уйти суждено,
исчерпав этой жизни рутину,
но, закончив земное кино,
мы меняем лишь зал и картину.
Иступился мой крючок
и уже не точится;
хоть и дряхлый старичок,
а ебаться хочется.
Чисто чувственно мной замечено,
как незримо для наблюдения
к нам является в сумрак вечера
муза легкого поведения.
Подвержен творческой тоске,