— Тайны, сэр?
— По этой причине я стал монстрологом, Уилл Генри. — Он понизил голос до теплого шепота, задушевного, как у любовника. — Она окутывает себя загадочностью. Она прячет свое подлинное лицо. Я срываю с нее маску. Я раздеваю ее донага. Я вижу ее такой, как она есть.
Он поднял лицо к закрытым вуалью небесам. Он вгляделся в верхушки деревьев, гнущиеся под верховым ветром
— «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда…»[9] Она изменчива и ревнива и совершенно равнодушна — и поэтому совершенно неотразима. Какая смертная женщина могла бы с ней сравниться? Какая земная дева обладает ее вечной молодостью и может внушить такой восторг — и отчаяние? В ней есть что-то глубоко ужасающее, Уилл Генри, и бесконечно обольстительное. В своем вожделении овладеть ею я превратился в ее раба. Возвышаясь, я пал… Я пал, очень низко.
Хотя я сидел всего в трех футах от костра, меня охватила дрожь. Что, если доктора, как и сержанта Хока, поразила «лесная лихорадка»? Если так — если я потеряю и его, — то что станет со мной?
Он посмотрел на меня, покачал головой и мягко засмеялся.
— Я тебя предупреждал. Я хотел стать поэтом.
— Это были стихи?
— Нет, конечно, нет.
— Это не похоже ни на какие из тех стихов, которые я читал.
— Ты умный мальчик, Уилл Генри. Это может быть комплиментом и оскорблением.
Он достал изо рта изгрызанный кусок дерева и швырнул в костер.
— Ужасно! Как будто жуешь ножку стула. Но это все, что у нас есть. Мы должны научиться удовлетворяться тем, что у нас есть, как бы безвкусно и горько оно ни было.
Мы с минуту молчали. Костер потрескивал. Ветер свистел в склоненных головах сосен и елей. Позади нас в мягкой гармонии с ним постанывал Джон Чанлер.
— Он чувствовал то же, что и вы, доктор? — спросил я. — В отношении… нее?
— У Джона душа скорее боксера, а не поэта. На мой взгляд, он так и не стал взрослым. Монстрология для него — это спорт, как охота на лис или игра в крикет.
— Он думал, что это развлечение? — Мысль о том, что кто-то может счесть занятия доктора приятными, была просто абсурдной.
— О, да, он думал, что это огромное развлечение.
— В какой части?
— Обычно в той части, которая приводила его на грань краха. — Он мерзко засмеялся. — На этот раз он подобрался к этой грани слишком близко.
— Мистер Ларуз ее перешел, — сказал я. Я не мог вытравить из памяти его труп с содранной кожей.
— Интересное продолжение метафоры, Уилл Генри. Возможно, это дело больше связано с монстрологией, чем мы предполагали.
