Просыпаясь по утрам, я вижу белок на тисах, которые лакомятся влажными, красными ягодами. Между деревьями и окном повисло облако золотого воздуха с плавающими в нем семенами и паучками. Фермеры по обеим сторонам долины созывают коров, на прудах гомонят утки. Джек, как всегда, вскакивает первым, пока я еще натягиваю ботинки прямо в кровати. Наконец, мы оба стоим на голом деревянном полу и, почесываясь, приступаем к молитве. Ощущающие уже себя мужчинами и слишком зажатые, чтобы читать их громко, мы стоим спина к спине и бормочем. И если вдруг, нечаянно, выплескивается взрослая мольба, каждый тут же разражается громким песнопением, чтобы скрыть ее.
Пение и свист отлично помогали скрывать выражение лица, особенно когда приперт к стене аргументами. Кроме того, мы часто пользовались умением болтать монотонно, подделываясь под молитву, и этим утром начал Джек.
— Так как звали того короля? — спросил он, поправляя брюки.
— Альберт.
— Вовсе нет. Это Георг.
— А я тебе что говорил? Георг.
— Врешь. Не знаешь. Тупица.
— Не такой тупица, как ты, во всяком случае.
— Балда. У тебя мозгов, как у клопа.
— Да-да-ди-да-да.
— Говорю тебе, ты безмозглый. Ты даже считать не умеешь.
— Трам-там-там… Не слышу.
— Ты все прекрасно слышал, болван. Толстый и ленивый. Большой ду-.
— Дум-ди-да!.. Не слышу… Совсем ничего!..
Итак, все в порядке; даже благородно, с молитвой, как всегда. Мы стряхнули сон с глаз и быстро заканчиваем одевание.
Спускаясь вниз по лестнице, ощущаешь запах половых досок, ковриков, гнилых лимонов, старых специй. В задымленной кухне полный беспорядок, из которого вскоре вынырнет наш завтрак. Мать помешивает кашу в закопченном котле. Тони нарезает резаком хлеб, девочки в халатиках накрывают на стол, а коты добрались до масла. Мое дело — почистить ботинки и принести свежей воды; Джек отправляется за кувшином снятого молока.
— Я готова, — объявляет Мать плите. — Этот поганый уголь совсем не горит.
Она хватает масленку и плещет керосин в огонь. В камине взвивается столб огня. Мать громко вскрикивает — это она делает всегда — и продолжает помешивать кашу.
— Была бы у меня нормальная плита, — сетует она. — Такое испытание — провожать вас каждый день!
Я посыпаю сахаром кусок хлеба и стараюсь как можно быстрее проглотить его. И как опять по-другому выглядит кухня сегодня утром, в водовороте дыма и солнечного света! Какая-то резная стеклянная ваза забрасывает рваные радуги на пыльное пианино, а Отец сквозь пенсне посматривает со стены вниз как шокированный божок.
