Те, кто не видели его, хвастали, что видели, но те, кому довелось увидеть, — никогда. Потому что видение накладывало проклятие на болтливого свидетеля, проклятие, в которое верили мы все, — вы начинали бледнеть к вечеру, у вас выпадали зубы, а потом вы умирали от давления. Поэтому сведения о фантоме поступали из вторых рук. «Опять видели эту карету вчера ночью. Харри Лазбури видел ее, говорят. Он ехал из Пейнсвика, они столкнули его мотоцикл с дороги. Он бросил все и помчался, как сумасшедший, домой». Мы предоставили Харри его ужасному концу, так как Карета постоянно неслась сквозь наши умы, сверкая белыми спицами на крутящихся колесах, регулярная, как Почта.
Что касается маленькой трагедии, стоящей за фантомом, память ревниво хранит ее и часто мне возвращает. Накренившаяся карета, переломанные дышла, крутящиеся под луной колеса, лошади, выбивающие мозги друг другу, пассажиры, умирающие на вересковой пустоши, — видения этого крошечного местного бедствия все еще обладают способностью устрашать, и грандиозные бойни последнего времени не в состоянии затмить их целиком.
Теперь о Бычьем Перекрестке — об этом каменистом, диком, продуваемом всеми ветрами месте — я до сих пор ни разу не ходил туда в полночь. Вокруг него растеклась странная плешина, островок пустоты, расположенный высоко над густо заселенными долинами. Но эта пустота и тишина, свобода от поселенцев, казалось, была предназначена для неожиданных встреч с лихими людьми. Тут, в полном безлюдье, в дни разбойников и лошадей, путешественники всегда относились друг к другу с подозрением, они затаивались, ожидая подвоха с обеих сторон — ограбления, насилия или убийства. Для деревень вокруг это был просто отрезок пустого горизонта, плешь среди лесов, избитая всеми ветрами площадка, которая неизбежно зацепляла взгляд и была поэтому как бы предназначена стать местом для виселицы. Виселица, естественно, там и стояла годами, это хорошо помнили старожилы.
Ниже Бычьего Перекрестка тянулся сырой пожелтевший лес, который мы называли Дно Мертвого Оврага. Мы с братьями открыли там, внизу, коттедж с провалившейся крышей, с одичавшим садом. Мы часто играли там в запущенных комнатах, бегали по грязным лестницам, рвали и грызли мелкие горькие яблоки, которые лезли в разбитые окна. Дом был сырой темной руиной в сырой глубине леса; его комнаты пахли лежалым тряпьем и плесенью. А за дверью, кроваво-красный от ржавчины, висел голый железный крюк.
