Не устал Варламий
У руля сидеть,
Не уснул Варламий
На жену глядеть,
Не умолк Варламий
Колыбельну петь:
-- Спи, жена иереева,
Спи, краса несказанная!..
У Бориса Викторовича в комнате висел на стене небольшой этюд, писанный маслом: берег Белого моря. Этюд скромный, в серых и охристых тонах.
-- Степан мне подарил,-- пояснял Борис Викторович.-- Он ведь кончил Академию святого Луки в Париже. Мастер. Живописец. А художников не любил. "Я,-- говорит,-- пейзажист, а вы-то кто такие?"
О Степане Григорьевиче Писахове -- необыкновенном нашем сказочнике, истинной жемчужине русской литературы, Борис Викторович говорил всегда ласково, с большой любовью, но вспоминал о нем с улыбкой. Шергина смешила эта писаховская фраза: "Я -- пейзажист, а вы-то кто такие?"
-- И действительно, кто они такие? -- продолжал Борис Викторович.-Иногда и не поймешь. А Степан Григорьевич -- живая душа Архангельска. Знал о нашем городе всю подноготную, каждый дом. Живая душа Архаигельска -- так о нем я думал всегда. Сейчас про Степана да и про меня говорят: говор, говор, северный говор. Мысль живая, живая душа дороже всякого говора...
Не так давно мне попалась в руки книга Степана Писахова "Сказки, очерки, письма", изданная в Архангельске в 1985 году. Приятно было прочесть в его письмах ответные отклики Борису Викторовичу: "...староверы за разрешением спорного места в писании обращаются к Шергину. Борис, прекрасно разбирающийся в древних писаниях и составивший сборник из житий святых острее Декамерона, делает подобающую рожу и разъясняет".
-- Очень талантливый собеседник,-- рассказывал о Писахове Шергин.-- Он застольный рассказчик был прекрасный, а с эстрады выступать не мог. У него дикция была ужасная... Вот отпустил Степан бороду и стал похож на преподобного Серафима. С ним водиться -- как на крапиву садиться. Вдруг обидится, не пишет ничего, потом сразу страниц шестнадцать, не знаешь, как и прочесть... Он у меня подолгу гостил. А в Москве знал одну Садовую. Кругом Москвы по Садовой бежит!
Борис Викторович засмеялся. Его смешило, как бежит Степан Писахов вокруг Москвы по Садовому кольцу, шарахаются прохожие, развевается писаховская борода. "Я -- пейзажист, а вы-то кто такие?!"
Встречаясь с Борисом Викторовичем Шергиным, подолгу дружески беседуя с ним, я всегда получал только доброе, человеческое, положительное. Он почти не жаловался на судьбу, на слепоту. Он говорил так: "Глаза стали дрейфить".
Долгое время я не знал, что у него одна нога на протезе, спросить, отчего он так трудно ходит, стеснялся. Мне было дорого то, что сижу рядом с ним, слушаю. Видеть лицо его живое, вместе смеяться -- было моим счастьем, оно затмевало мне глаза, и я забывал, что жилось ему очень трудно. Денег не было. Книги издавались редко.
