...Она страшно растерялась, когда впервые почувствовала, что с ней что-то не так. Что ей плохо. Ее постоянно тошнило, выворачивало наизнанку. Странно. У нее ведь никогда ничего не болело. Одно хорошо, что в эти дни, впрочем, как почти всегда, домочадцев не было. Настя справедливо решила, что это даже к лучшему. Все пройдет, и никто не заметит ее недомогания. Но все повторилось на следующий день, через день. Потом все опять прошло, но ненадолго. И так до тех пор, пока Настя не почувствовала, как под сердцем у нее осторожно и даже деликатно дает о себе знать живое существо, плоть и кровь ее и любимого человека. Странное чувство. Оказаться беременной, да еще и в ее ситуации? Другие женщины наверняка гордятся, к ним все подчеркнуто внимательны. Но все это не для нее. Вряд ли ее ребенок мог вызвать всеобщую любовь окружающих. Они и так смотрят на нее как на инопланетянку. А школа? Что она скажет в школе, как объяснит? Хорошо еще все привыкли, что она носит просторную одежду. Так что долго никто ничего не заметит. А там летние каникулы. Что-нибудь придумается... Димке тоже надо сказать. Он же скоро станет папой!
Сидеть весь день на сцене Дома культуры за грубой, сваренной на скорую руку решеткой было мерзко и унизительно. Дима напоминал молодого волка, гордого, полного сил и энергии, которого загнали в клетку и, словно в зоопарке, выставляют напоказ всем желающим. А те, осмелев, со злорадным любопытством его разглядывают, тычут пальцем: вот он хищник, злодей, коварный и дерзкий, еще не усмиренный, но уже не опасный. Ну и пусть. Сейчас над ним можно измываться как угодно, дразнить, строить рожи, потому что ему не перегрызть толстых прутьев, не вырваться из камеры, чтобы расквитаться за свое унижение и беспомощность.
Димка и представить себе не мог, когда его впервые вызвали в прокуратуру для дачи показаний, что его попытаются засудить. Ни в каком кошмарном сне он не мог себе представить ни решетку, ни саму сцену Дома культуры, и, уж конечно, жадных до зрелищ чужих людей, которых он видел на площади всякий раз, когда его доставляли и увозили с суда. Ему все еще казалось, что он, Дима Сироткин, участвует в каком-то спектакле, который устроили эти гады.
Мог ли он подумать, что все так плохо обернется? Эта пропахшая мочой камера, куда его засунули. Эта почти ритуальная процедура, когда его утром с охраной везут на суд, а потом, как никому не нужную куклу, возвращают обратно, в «одиночку». Даже с Настей не дают перекинуться словом. Даже прикоснуться к ней не дают!
