В настоящее издание не войдут два романа, написанные мной с целью получить конкретную денежную сумму к конкретному сроку. Эти романы я переделал из пьес, которые не сумел пристроить; вообще переделывать пьесы в романы очень легко, ведь там уже имеются и сюжет, и диалоги. Весь процесс занимает несколько недель. Одна пьеса называлась «Епитрахиль». В то время я увлекся очаровательной молодой особой с запросами, непомерными для моего тощего кошелька. Для меня было пыткой знать, что более состоятельные соискатели возят особу ужинать в «Савой») а по воскресеньям завтракают с ней в Мейденхеде; вот я и взял себя в руки и состряпал «Епитрахиль», роман веселый, развлекательный, даром что продиктованный ревностью, изглодавшей мое сердце. Я писал для того, чтобы тоже иметь возможность предложить предмету моей страсти все, что угодно ветреной душе. Роман вызвал интерес у читателей; вдобавок я впервые в жизни заработал порядочную сумму. Однако я не принял во внимание задержку, вызванную сначала процессом печатания и публикации романа, затем особенностями издательского бизнеса, состоящими в том, чтобы отсылать счета один раз в год; поэтому, когда я наконец получил свой внушительный чек, упомянутая молодая особа меня больше не интересовала; мне не хотелось ни ужинать с нею, ни кататься в лодке. С тех пор я думаю об «Епитрахили» с долей горечи. Второй роман называется «Исследователь». Правда, сама пьеса все-таки шла в театре. Прототип главного героя — Генри Мортон Стэнли[3], географические открытия которого когда-то будоражили мое юное воображение; вообще в то время благодаря Киплингу был популярен образ сильного, немногословного мужчины. По сюжету герой отказывается опровергнуть гнусные обвинения, чтобы скрыть от своей суженой, что ее брат — не благородный человек (чему она свято верит), а жалкое ничтожество. Этакого донкихотства ни одна аудитория не примет; пьеса провалилась. Я переделал ее в роман, потому что другой роман, «Маг», издатели мне вернули, когда процесс публикации уже был начат, — все из-за того, что один из партнеров вздумал почитать гранки и был шокирован. Я всегда полагал, что издателям не следует учиться читать — достаточно, если они выучатся ставить подпись. Как бы то ни было, данный казус оставил меня без денег, а мне предстояло дотянуть до конца года. Я написал «Исследователя» за месяц; от скуки челюсти сводило. С тех пор я этот роман не люблю и с удовольствием вычеркнул бы его из каталога своих произведений; увы, такое невозможно. Одно время меня мучила совесть, словно я совершил дурной поступок; теперь я знаю, как глупы в подобных случаях угрызения совести, ведь публика, слава Богу, всегда гораздо прочнее автора забывает книги, в написании которых автор раскаивается.
