Луи Давид никогда не знал нужды, но рано понял, что за место под солнцем надо бороться. Родные любили его, но понимали плохо. Когда мальчик признался, что хочет стать художником, ему объяснили, что архитектура — занятие куда более солидное и доходное, чем живопись. Возразить Луи ничего не смог; неясная обида осталась надолго. Он вообще не умел спорить с родными: быстро вспыхивал, заикался, картавил и замолкал, стыдясь собственной горячности. Да и что можно было противопоставить трезвой логике людей, не разделявших пылких и неразумных порывов юноши?
И все же настойчивость и упрямство Луи принесли свои плоды.
Дядя, с тех пор как они вышли из Лувра, не произнес ни слова, он, видимо, озадачен неожиданным оборотом дела и одновременно горд за племянника. Старый архитектор тяжело шагает, опираясь на трость, старательно обходя лужи и кучи мусора. Парижские улицы — настоящее испытание: фонарей мало, тротуаров нет, нечистоты выбрасывают прямо на мостовую. Надо быть искушенным парижанином, чтобы пройти сотню туазов[1], не забрызгав чулки до колен.
Дядя и племянник вышли на набережную Межиссери. Это были памятные для них места. Оба привычно посмотрели налево, на старый каменный дом, простую изящную постройку прошлого века. В этом доме шестнадцать лет назад появился на свет божий Жак Луи Давид. Мать Луи жила теперь в Нормандии, мальчика поселили у Бюрона, и дом стоял пустой, темный, с наглухо закрытыми ставнями. Луи вспомнил зимний вечер, когда его привезли домой в большой извозчичьей карете и кормилица, приехавшая за ним в коллеж, всю дорогу плакала и ничего не отвечала на вопросы перепуганного малыша. У подъезда стояло несколько карет, старый слуга в сбившемся на сторону парике встретил их у двери. В комнатах забыли зажечь свечи, и на потолках плясали отблески уличного фонаря. В тот день в Париж пришло известие, что Морис Луи Давид погиб на дуэли в маленьком городе на юге Франции.
Когда они подошли к ратуше, было уже совершенно темно. По краям Гревской площади зажглись тусклые фонари на железных кронштейнах. У ратуши прохаживался часовой с мушкетом на плече, и длинная тень солдата металась по стене. Дядя, наконец, очнулся от задумчивости и окликнул извозчичью карету.
Пока дряхлая кляча трусила по направлению к улице Сент-Круа де ла Бретонери, Луи мечтал, как завтра пойдет к Вьену, шутка ли сказать, с письмом от самого Буше! Все же Буше нашел у него способности, если рекомендовал его такому мастеру. Мальчик помнил картины Вьена, которые приходилось видеть в салонах, — перед «Продавщицей амуров» всегда толпились зрители. У такого художника есть чему поучиться. Потом классы академии, победа в конкурсе на Римскую премию, картины Жака Луи Давида, академика и королевского живописца, вызывают восторги зрителей и зависть коллег… Как это сказал Буше: «не поддавайтесь демону честолюбия»?.. Проницательный старик!..
