— Наверное, ты права. — Бертрам задумчиво покивал и заказал для Ани завтрак у поджидавшего официанта. — Скажи мне, вчера что-нибудь решилось? — Он повернулся к девушке с неподдельным интересом. — Я имею в виду, насчет твоего будущего.
— Нет. В жизни много загадок, и ответ на них дать непросто.
— Не думаю, что миссис Престон все так оставит. Она может признать тебя дочерью своего погибшего сына. Что тогда?
— Не знаю.
— Не знаешь? — Бертрам с любопытством посмотрел на нее. — Хочешь сказать, что можешь отказаться? Откажешься от дома, надежности, уюта и многого другого? Нет, милая моя. Никто не может от такого отказаться, правда же?
— А если это означает, что человек будет несчастлив?
— Почему это?
Аня сразу не ответила, а когда, наконец заговорила, тщательно выбирала слова:
— Селия меня не любит. Точнее, она почти ненавидит меня. И думаю, на ее месте я испытывала бы то же самое.
— Брось! Как только ее мать признает тебя своей внучкой, Селии придется смириться.
— Возможно.
Бертрам почувствовал, что девушке неприятно это обсуждать, и великодушно сменил тему:
— Расскажи мне поподробнее о том польском режиссере. Он когда-нибудь говорил, что хотел бы видеть тебя на сцене?
— Часто. — Аня рассмеялась. — Он даже заставлял меня заучивать роли и играть для него.
— Правда? — Бертрам отодвинул чашку с кофе и оперся локтями о стол, с интересом разглядывая девушку. — Так он тоже это заметил…
— Что?
— Забудь. Расскажи, что он заставлял тебя учить.
— Немецкие переводы комедий Шекспира. Он сказал, что я не подхожу для высокой трагедии, но… Вам, правда интересно?
— Ужасно!
— Он сказал, что у меня талант к трагикомедии, что-то на грани слез и смеха…
— Ага! — воскликнул Бертрам с чувством глубокого удовлетворения.
— И он заставлял меня учить отрывки из… — Аня нахмурилась. — Я не знаю, как это называется. Такое, когда в спектакле смешаны все жанры.
— Водевиль. Как «Синяя птица» двадцатых годов, — нетерпеливо объяснил Бертрам. — Продолжай. Ты можешь мне что-нибудь продемонстрировать?
— Но все отрывки на польском, немецком или русском… И еще песни.
— Боже, ты еще и поешь?!
— Не совсем. У меня нет такого сильного голоса, как у оперных певиц. У нас в лагере жила оперная певица…
— Могу догадаться, что она трагически погибла. Пожалуйста, не надо, — твердо попросил Бертрам. — Мне ужасно жаль ее, но сейчас я просто не вынесу еще одной драмы.
— Наоборот, она вышла замуж за американского офицера, — заверила его Аня с лукавой улыбкой. — Уехала в Штаты и разбогатела.
