Олдбери жалел, что им известно, сколько часов они должны провести в космосе. Он с радостью вычислил бы сам. В школе Олдбери обычно считал, сколько времени осталось до летних каникул. Он делал вычисления в уме — и это было невероятно трудно — во время уроков географии, всегда почему-то географии; у него получалось много дней и страшно много часов. Он записывал полученный результат крошечными цифрами в своей тетрадке. И каждый день эта цифра уменьшалась. Частично удовольствие от приближающихся каникул заключалось в наблюдении за тем, как медленно, медленно сокращается число дней до вожделенного мига.
Но сейчас их количество уменьшалось по воле часов, когда секундная стрелка проходила круг за кругом, кромсая время на минуты, едва заметные, тонкие, точно папиросная бумага, кусочки, прозрачные, совсем как ломтики солонины, которую нарезал автомат в магазине деликатесов.
Неожиданно в его размышления ворвался голос Дейвиса:
— Пока все идет хорошо.
— А ничего плохого и не произойдет, — спокойно заявил Олдбери.
— С какой стати ты так уверен?
— Потому что числа становятся меньше.
— Что? Повтори-ка.
Олдбери смутился на одно короткое мгновение, а потом сказал:
— Да ладно, ничего особенного.
В корабле царил полумрак, внутрь проникал лишь свет лунного полумесяца. Олдбери снова погрузился в сон, словно нырнул в воду. Ему приснилась полная Луна в окне его комнаты — грустное женское лицо, которое пытается и не может сдвинуть с места ветер. А может, оно все-таки не так неподвижно, как ему кажется?
— Двести тысяч миль, — сказал Дейвис. — Мы проделали почти восемьдесят пять процентов пути туда.
Освещенная часть Луны была словно покрыта крапинками или угрями и теперь уже не помещалась на экране. Море Кризиса темнело слегка искаженным овальным пятном, достаточно большим, чтобы просунуть туда кулак.
— И ничего плохого не произошло, — продолжал Дейвис. — Ни один красный огонек не зажегся на панели управления.
— Хорошо, — сказал Олдбери.
— Хорошо? — Дейвис уставился на Олдбери, подозрительно прищурившись. — Во время всех предыдущих попыток неприятности начинались как раз в этом месте, следовательно, пока нельзя говорить, что все хорошо.
— Я не думаю, что у нас что-нибудь выйдет из строя.
— А я уверен: обязательно случится какая-нибудь мерзость. Предполагается, что Земля не должна знать.
— Чего не должна знать?
Дейвис рассмеялся, и Олдбери устало посмотрел на товарища. Его немного пугала усиливающаяся мания Дейвиса, который совсем не был похож на отца Олдбери — таким, каким он его помнил (только тогда отец был моложе, чем сейчас, со здоровым сердцем и роскошной шапкой волос).
