Мы спорили. Я извел немало бумаги, рисуя во всевозможных разрезах свою схему вездехода-амфибии, графически изображая блеснувшие мне новые соображения, но Сергей Ганьшин, мой друг и всегдашний злейший противник, мой расчетчик, без которого я, конструктор, обречен на блуждание, на работу ощупью, — Сергей Ганьшин оставался непоколебимым.
Я продолжал обрабатывать своего друга. В нашей дружбе бывало не раз: язвительно высмеяв изобретение, Ганьшин поддавался потом моему порыву, моему жару, и я увлекал за собой своего критика. Я сказал ему, что впоследствии, проектируя, когда мозг будет возбужден борьбой с тысячей трудностей, мы найдем, обязательно найдем такие решения прочности, которые сейчас не даются в руки.
— Представь себе, — уламывал я Ганьшина, — газетные сообщения: «Блестящая победа. Наши бронированные амфибии внезапно овладели Дарданеллами».
Но Ганьшин только махнул рукой. Я почувствовал, что сбиваюсь на фальшивую ноту, и заговорил по-иному:
— Нет, как это звучит: «Чудо техники. Создание двух русских студентов…»
— Про нас с тобой никто не вспомнит. Фигурировать будет только Подрайский.
— Ну и ладно! А сотворим машину все-таки мы! Что, разве нам с тобой это не по зубам?
Я предложил завтра же приступить к делу. Ганьшину предстояло дать прежде всего общий расчет — рассчитать толщину плиц, обода, оси, определить приблизительный вес всей вещи.
— Чего нам? — говорил я. — Возьмемся и дадим.
— Нет, — сказал Ганьшин. — Фантазия. Бред. Авантюра. Ультра— и архиавантюра.
— Ну хорошо! — закричал я. — Подождем Ладошникова. Послушаем, что скажет Ладошников.
— Послушаем, — усмехнулся Ганьшин.
Ладошников явился вечером. Видимо, весь день он провел на сборке самолета. Раскрасневшийся с мороза, он принес с собой запахи работы клея, машинного масла, керосина, грушевой эссенции, ацетона. Достаточно было вдохнуть этот букет, чтобы тотчас представить: в ангаре уже красят самолет, уже покрывают раствором целлулоида полотно на крыльях.
Ладошников взглянул на меня из-под бровей, кивнул, невнятно буркнул:
— А, Бережков! Славно, что пришел…
Он не отличался разговорчивостью. Может быть, поэтому меня так радовало каждое его приветствие или ласковый взгляд.
Я в ответ воскликнул:
— Михаил Михайлович, моторы «Гермес» прибыли!
Новость взволновала его. Ладошников ждал, давно и нетерпеливо ждал известия. Он сразу побледнел. Ведь теперь вплотную придвинулся момент самый жгучий, волнующий, радостный, страшный, — момент первого испытания машины.
