На следующий день Ганьшин опять не появился. Что такое? А еще через день, когда мне удалось вырваться к нему на квартиру и узнать, что он отсутствует уже три дня, я почти не сомневался, что произошло нечто трагическое.
Кто же его видел последний? С кем он разговаривал перед тем, как исчезнуть? Кажется, его вызывал Жуковский. Я побежал к Николаю Егоровичу.
— Николай Егорович, вам не известно, куда пропал Ганьшин?
— Пропал? Разве? Не знаю…
А сам отводит глаза.
— Вы знаете, Николай Егорович!
— Нет, ничего не знаю.
Однако Жуковский не умел говорить неправду. У него смущенный и таинственный вид.
— Не волнуйся, дорогой, — проговорил Николай Егорович, — твой друг жив.
— Но где же он?
— Не могу сказать.
Пришлось уйти ни с чем. Но загадочные ответы Жуковского не давали мне покоя. Что за дьявольщина? Что за тайна?
Только через две недели я узнал, куда исчез Сергей. Он сам пришел ко мне.
— Поедем.
— Куда?
— К инженеру Подрайскому.
— К какому Подрайскому?
— Узнаешь.
— А где ты пропадал?
— Все узнаешь.
Его сухощавое, немного курносое лицо, его глаза за стеклами очков были непроницаемы.
Через полчаса Ганьшин доставил меня к месту назначения, — этот домик на Малой Никитской я запомнил навсегда. Большие окна, смотревшие на улицу, зеркально блестели; я заметил, что, хотя еще вовсе не смеркалось, окна изнутри были наглухо задрапированы малиновым бархатом. Ганьшин позвонил у ворот, нас пропустили во двор, и мы вошли в особняк через черный ход. В прихожей кто-то спросил мою фамилию и отправился докладывать. Затем был приглашен я один, без Сергея. Меня провели в огромный кабинет, залитый электрическим светом, с двумя солидными несгораемыми шкафами у стен. Наглухо закрывая окна, тяжелыми складками спускались те самые драпри, которые я заметил с улицы.
Из-за стола навстречу мне неторопливо поднялся человек среднего роста в элегантнейшем синем костюме. Его черные усы были подстрижены с такой изумительной аккуратностью, что казались бархатными.
— Здравствуйте. Вы Бережков?
— Да.
— Алексей Николаевич?
— Да.
— Вы сконструировали зажигательную бомбу?
— Я…
Он подошел к двери и закрыл ее на ключ. Что такое? Куда я попал?
Затем он приблизился ко мне и, пристально глядя на меня, заставил поклясться, что я ни одной живой душе не расскажу о том, что услышу от него.
— Если вы скажете кому-нибудь хоть слово, то сразу — военно-полевой суд и расстрел в двадцать четыре часа.
— Расстрел?
— Да. С заменой, в случае помилования, пожизненной каторгой. Подпишите.
