— Ну, она говорит, что вы как-то там разговариваете по Интернету, вроде как по телефону. Я-то не знаю этого всего…
Павел размешивал в тарелке сметану, получалась этакая банная взвесь, и даже не знал, что сказать. С Наташей в последние дни все выходило неважно. Поговорить нормально не удавалось, она все время была на взводе, даже когда в хорошем настроении: чувствовалось, что это нервное. Дальше больше. Вчера она предложила попробовать секс по скайпу.
— Что? — изумился Паша.
— Ну… Мы будем говорить… Ты будешь… ну… ласкать себя, ну и я тоже…
Когда ее голос так вот становился чуть деревянным от смущения и она произносила сокровенное как на чужом языке, Пашу это заводило. (Да он и сам не умел правильно звучать в постели.) Но не сейчас. Почему-то ему, не ханже, в общем-то, идея эта показалась настолько кощунственной… Он теперь и сам не мог объяснить, отчего так возмущенно задохнулся. Опошляло ли это, как показалось, его новое скорбное монашество. (Глупо, конечно…) В общем, не смог он скрыть свое викторианское ледяное изумление, хоть и пытался. Наташа чуть поплакала, — а сейчас и мать ее про скайп… Ужасно, вообще. Быстрее взяться за шкафы.
И они очень аккуратно и с большими усилиями все это двигали, подкладывали под ножки сложенные газеты, на которых оттиралась неэстетичными следами свежая мастика; следили, чтобы не поломались эти самые ножки, ибо были и треснувшие… Болонка в восторге мешалась, путалась, носилась.
Пытаясь помочь, Анна Михайловна суетилась не меньше болонки, бралась за вещи неправильно, видно было, что ей тяжело. Паше оставалось только тихо изумляться тому факту, что эта слепая курица, в очках на пол-лица, как будто вверх тормашками надетых, в молодости прыгала с парашютом, едва ли не мечтала попасть в отряд космонавтов… И что от этого осталось. Как все-таки расправляется с нами жизнь.
По дороге сюда Павел неясно винил себя в том, что обидел Наташу. Теперь же все больше зрело в нем обратное. Какая все-таки эгоистка. Готовая переступить через всех. Ну ладно он (хотя отчего же ладно?). Но мать-то она как может так вот бросать, одну, растерянную… Все это, конечно, хорошо — учеба, все, — но выключение чего-то человеческого…
По Анне Михайловне было не сказать, рада она видеть Пашу или нет. Но она старалась держать лицо. Расспрашивала, например:
— А ты ведь устроился куда-то работать? Наташенька говорила…
— Да, — воодушевлялся Павел. — Да…
И он сбивчиво рассказывал про фирму, с усмешкой поймав себя на детском таком желании приукрасить, подать свою роль в «большой авиации» поважней.
