которого с раннего детства приобщали к иностранным языкам, свободно говорил на трех языках. Он писал свои сочинения на русском и английском, но если бы проявил желание, вероятно, стал бы первым в мире писателем, пишущим на трех языках (он настолько тщательно следил за французскими переводами своих произведений, что нередко указывал переводчикам на неточности в сложных местах). Еще он язвил по поводу своего «несовершенного» знания немецкого, хотя легко мог бы переводить и с этого языка.
Альберт Швейцер, с детства изучавший немецкий и французский, написал две практически разные биографии Баха – на двух языках.
Марина Цветаева в своем музыкально-лирическом детстве получила от медленно, но неотвратимо умирающей матери главную инъекцию свободного потока знаний. Гувернантки и учителя, настойчиво приглашаемые в семью, только довершили формирование уже имевшегося багажа. Свобода, доведенная до абсолюта, сделала восприятие языков и культур органичным процессом, привела к феноменальной способности не только говорить, но и сочинять на трех языках – русском, немецком и французском. И это несмотря на неоконченную гимназию. Сама Цветаева очень точно и предельно емко определила роль родителей в воспитании и раннем образовании: «Разъяснять ребенку ничего не нужно, ребенка нужно – заклясть».
Но представляемая шкала с высшими и низшими отметками была бы неполной, если оставить без внимания срединные величины. Они-то и отображают наибольшую пестроту – диапазон восприятия школы, учителей, самообразования тут невиданно широк и удивительно разнообразен. Взять хотя бы Бернарда Шоу, который считал бесполезным систематическое образование, – его опыт кажется поучительным для понимания различного уровня мотиваций к образованию. Неприязнь к учителю, «всеобщему врагу и палачу», была у него столь сильна, что через одиннадцать месяцев он восстал против посещения протестантской школы, которую до конца жизни называл самым вредным этапом своего образования. До пятнадцати лет будущий великий драматург пробыл в «английской научной и коммерческой дневной школе», которую тоже не жаловал добрым словом и после которой стал юным клерком. А вот истинное образование Шоу соткано из противоречий. В первую очередь желчная неприязнь к отцу, порожденная вечным детским стыдом за его пьянство и жизненные неудачи, вылилась в тайное признание чужого мужчины, много значившего для матери. Тот мужчина был, по словам Шоу, «один музыкант», который приобщил его к серьезной музыке, открыл великие имена и совершенно иной мир. Как заметил
