Так проходят часа четыре. Двести сорок минут, говоря точнее.
На следующий день, одолжив денег у Артура Шёнбрунна, сослуживца по университету и рецензента моей диссертации, я покупаю авиабилет в два конца и вылетаю на Дальний Восток. (Предварительно узнав в банке, что на прошлой неделе Элен сняла все деньги с нашего общего сберегательного счета, чтобы, приобретя билет в один конец, начать в Азии новую жизнь.) В самолете у меня находится время для раздумий, и я думаю, думаю, думаю… Выходит, я хочу, чтобы она вернулась; выходит, я не могу без нее жить; выходит, я люблю ее; выходит, в ней, и только в ней, моя судьба…
Ни одно из этих выражений не звучит на мой слух убедительно. Хуже того, большинство из них я просто-напросто презираю, ведь это слова из лексикона Элен, ее стиль мышления. Я не могу жить без тебя, он не может жить без того-то и того-то, моя женщина, мой мужчина, моя судьба… Какое ребячество! Какая пошлость! Какое кино!
Но если это не моя женщина, какого черта я делаю на борту самолета? Если не в ней моя судьба, то какого черта я вишу на телефоне с двух ночи до пяти утра? Неужели все дело в гордыне, не позволяющей мне добровольно отказаться от Элен в пользу гомосексуального ангела-хранителя? Нет, и это неправда. Да и сам я не похож на живое воплощение Ответственности. Или Раскаяния. Или Мазохизма. Или Жажды Мщения…
Остается любовь. Любовь! Столь запоздалая! Любовь! После всего, что было сделано во имя ее уничтожения! Любовь, сильная как никогда раньше.
Все прочее время полета (за вычетом часов сна) я провожу в попытках вспомнить каждое ласковое слово, какое мне за шесть лет довелось от нее услышать.
В обществе Гарленда — скорбно-вежливого бизнесмена и банкира, каким он предстает сейчас, — а также детектива из гонконгской полиции и чисто выбритого молодого человека из консульства США (все трое встречают меня в аэропорту) я еду в тюрьму на свидание с женой. Уже на выходе из здания аэропорта я говорю Гарленду:
— А я надеялся, что ее уже выпустили.
— Слишком много лиц, — отвечает он, — вовлечено в переговоры. Больше, чем предполагалось.
— В Гонконге, — с ухмылкой подхватывает сотрудник консульства, — принято делиться. Здесь это правило, строго говоря, и придумали.
Похоже, все в курсе дела, кроме меня.
Предварительно обыскав, мне предоставляют свидание с Элен в крошечной клетушке. дверь которой, затворенную со зловещим лязгом и скрежетом, заперли снаружи. Ее лицо все в пятнах, губы потрескались, глаза… В глаза ей я не могу взглянуть без внутреннего содрогания. И от нее пахнет. При всей любви к Элен, только что испытанной в самолете, я просто не могу заставить себя полюбить ее такую, раздавленную. Я никогда не любил ее в состояниях хотя бы отдаленно смахивающих на нынешнее и не собираюсь изменить этому обыкновению в тюрьме. Не такой уж я идиот. То есть я, конечно, идиот, и даже такой идиот (только другого сорта), однако это выяснится лишь несколько позже.
