Но как раз потому, что я не только боюсь приставаний, но и презираю себя за эту боязнь, презираю себя за то, что невольно подтверждаю ею определения «дубина» и «деревенщина», которыми Луи награждает меня в минуту размолвки (то есть, прошу прощения, в минуту концептуальных разногласий по вопросу интерпретации того или иного литературного шедевра), я продолжаю приходить в его вонючую конуру и, с трудом найдя сравнительно чистое место среди этой помойки, присаживаюсь и пускаюсь в многочасовые разглагольствования на какую-нибудь безумную и вместе с тем опасную тему, не забывая в глубине души помолиться о том, чтобы мой визави на меня не набросился.
Но прежде чем Луи решается меня соблазнить, его исключают из университета. Во-первых, за то, что он за весь семестр не побывал ни на одной лекции, ни на одном семинаре или практическом занятии, а во-вторых, за то, что не соизволил каким бы то ни было образом отозваться на неоднократные письменные вызовы в деканат, как раз по поводу постоянных прогулов самого вопиющего свойства. «Чтобы обсудить проблему» — так значилось в вызовах. «Что еще за проблему?» — говорит мне Луи, говорит раздраженно, разгневанно и оскорбленно, вертя головой, словно невидимая «проблема» витает в воздухе и выявить ее можно, только напоровшись на нее лбом. И хотя всем понятно, что Луи исключительно одаренный юноша, его вышибают со второго семестра на третьем курсе. И он в тот же день исчезает из кампуса и из городка (ни с кем, разумеется, не попрощавшись), и его тут же призывают на срочную службу в армию. Об этом я слышу от агента ФБР (ему нет нужды демонстрировать удостоверение, потому что буквально с первого взгляда ты безошибочно опознаешь в нем фэбээровца), который допрашивает меня после того, как Луи, дезертировав из тренировочного лагеря, где он проходил курс молодого бойца, и избежав тем самым отправки на войну в Корею, прячется (как мне представляется, причем весьма живо) в каких — нибудь трущобах с томиком Кьеркегора в одной руке и скомканной салфеткой — в другой.
— А что насчет его мужеложства, Дэйв? — спрашивает меня агент Маккормак, и я густо краснею.
— Мне об этом ничего не известно.
— Как же так? — удивляется агент. — Тут все говорят, что вы с ним были неразлейвода.
— Все? — переспрашиваю я. — Не понимаю, о чем вы!
— Парни в кампусе.
— Да, о нем распустили этот гнусный слух. И совершенно безосновательно.
— Но разве вы с ним не были неразлейвода?
