— Мама… Мамочка!.. — бормотал молодой человек; на ногах он не держался.
— О Великий Друг, — плача, причитала женщина, — Семью бедного мальчика посетила смерть!
Молодого человека посадили за свободный столик, но сидеть он не мог, положил голову на стол и, всхлипывая, надолго застыл. Потом, словно о чем-то вспомнив, поднял голову, сунул правую руку в брючный карман, но карман оказался пустым; тогда он похлопал себя по карману на рубахе, вынул розоватый конверт и какое-то время смотрел на него, а потом заплакал в голос.
— Я скитался по чужим землям и страдал, и все это ради тебя, — приговаривал он сквозь слезы. — К будущему рождеству я бы снова вернулся и привез тебе все, о чем ты мечтала. Разве я не обещал тебе? Разве я был плохим сыном? Зачем же ты заставила меня страдать? Зачем ты ушла? Что я тебе сделал плохого? — Он снова положил голову на стол.
Женщина, пытавшаяся поднять молодого человека, подошла к нему и стала гладить его по волосам, но приятель женщины оттолкнул ее и сказал:
— Оставь его в покое. Пусть выпьет свое горе до дна. Тогда ему станет легче.
— Эй, еще выпивки! — встрепенувшись, заорал молодой человек, призывно подняв руку. Бармен взял пластмассовый стаканчик и, заранее смешав виски с водой, подошел к молодому человеку.
— Виски убьет его, — сказала плачущая женщина.
— Не убьет, — сказал бармен, поставив стаканчик на вымазанный кровью стол. — Ему надо побеседовать с духами смерти. Он должен забыться. Платить ему, ясное дело, нечем, но он мой друг.
Молодой человек пошарил дрожащей рукой по столу и нащупал стакан.
— Понимаешь, вся беда в том, — снова заговорил Квези, отворачиваясь от измученного, залитого кровью молодого человека, — что, как только мы начинаем о чем-нибудь толковать, я сразу же запутываюсь. Вот она, например, говорит, что все так делают, — а разве это неправда?
— Я-то думал, что ты не согласишься, даже поспорил с Арабой, — сказал Баако.
— Да я знаю. — Квези допил пиво и налил себе еще. — Она же мне потом и рассказала.
— Ну что ж… — Баако попытался скрыть усмешку, загородившись стаканом. — Значит, я проспорил. — Он допил остатки воды.
— Пойдем? — спросил Квези. — Я расплатился.
Баако кивнул. Они осторожно прошли мимо молодого человека, который, видимо, уснул. Установленный у двери репродуктор проорал неуклюжую концовку какой-то старой песни:
Если ты меня-а-а-а не любишь,
Почему-у-у-у ж ты мне не скажешь?
Почти без паузы за этой песней последовала другая. Сначала послышался очень бойкий гитарный перебор, который можно было посчитать и ликующим, и надрывным, а потом зазвучали слова:
