— Спишь ты, что ли? — спросил меня данганский дезинсектор, указывая на свой пустой стакан. — Вот дьявольщина, — продолжал он, — можно подумать, что у тебя сонная болезнь.
Глаза всех цветов уставились на меня.
— Жозеф! Эй, Жозеф! — крикнул комендант, стуча по столу зажигалкой.
Я открыл первую попавшуюся бутылку виски и наполнил стакан белого. Я остановился, лишь когда он закричал: «Довольно, довольно! Чтоб тебе!» Эти слова вызвали всеобщий смех.
— Друзоцек! — сказал Птичья Глотка, плохо подражая ломаному языку негров. — Мы, здесние зители, ницего не пьем!
Белые вновь захохотали.
— Знаете, эти люди страшно много пьют… — заявил Птичья Глотка, повернув к госпоже свою длинную шею и указывая на меня пальцем.
Все белые посмотрели на него. Он запнулся, пригладил волосы и продолжал:
— Однажды… однажды… когда я был в командировке… — Он почесал за ухом и густо покраснел. — Я спросил как-то вождя одного племени, чего он желал бы на Новый год. «Я хочу, чтобы в реках вместо воды тек коньяк!» — ответил он совершенно серьезно.
Доктор поправил свои галуны, опорожнил стакан и сказал:
— Поразительно — в больнице вечно не хватает спирта! Что я ни делаю, санитары ухитряются продавать на черном рынке (при этих словах белые прыснули со смеху) девяностоградусный спирт.
Госпожа Сальвен откашлялась как бы для того, чтобы придать себе смелости. Все головы повернулись к ней. До сих пор чета Сальвенов оставалась в полном забвении.
— По утрам до меня доходит с веранды запах спирта и грязи. И я уже знаю, что мой бой пришел…
Эта откровенность не имела ни малейшего успеха. Г-н Сальвен поднял глаза к небу. В зале воцарилось молчание. Г-н Жанопулос закашлялся, чтобы скрыть икоту. Белые сделали вид, будто ничего не заметили.
— Диковинная здесь страна! — проговорила с сильным акцентом жена американского пастора.
— Да, это не Нью-Йорк-сити! — глупо заметила ее толстая подруга.
Остальные белые, казалось, ничего не поняли. Обе дамы засмеялись, словно были одни в зале.
— Здесь нет никакой нравственности, — сокрушенно простонала жена доктора.
— Так же, как и в Париже! — возразил учитель.
Эти слова были подобны электрическому разряду. Белые поочередно вздрогнули. Уши доктора налились кровью. Госпожа осталась безучастной, как, впрочем, и американки — они явно ничего не слышали, ибо с увлечением перешептывались. У морильщика насекомых перехватило дыхание. Он резко повернулся к учителю.
— Что… что вы… вы… Что вы… хотите сказать? — запинаясь спросил он.
