Софи больше не жаловалась. Она молчала. Слезы высохли, оставив на щеках два потека невообразимого цвета.
Становилось жарко. Пикап только что миновал огромный термитник, на котором кто-то неуклюже вывел каменноугольной смолой «60 км». Мы спускались по бесконечному склону, рискуя свернуть себе шею. Дорога стала ровнее. Тряска прекратилась, словно мы ехали по Дангану. Я увидел над головой свод сплетенных пальмовых ветвей. Мы приближались к месту назначения. Машина замедлила ход. Комендант высунул голову. Он, видимо, восхищался чистотой, неожиданной среди джунглей, более чем в шестидесяти километрах от города. Не было больше рытвин, травы, навоза. В канавах исчезли кучи нечистот. Все было прибрано. Такая чистота казалась странной, очевидно, она была наведена совсем недавно.
Вдалеке раздались звуки тамтама. Нарастал смутный гул. Нас явно ожидала торжественная встреча. Наконец показалась деревня. В ней царило необычное оживление. Человеческое море залило площадь. Слышались пронзительные крики женщин. Они кричали, приложив руку ко рту. Можно было подумать, что воет сирена на американской лесопильне в Дангане. Толпа расступилась, чтобы пропустить машину которая остановилась под пальмой, недавно очищенной от ветвей, на макушке которой развевался французский флаг.
Дверцу машины открыл согбенный старик с лицом морщинистым, как зад черепахи. Комендант пожал ему руку. Инженер сделал то же. Женщины принялись кричать еще пуще. Рослый детина в красной феске крикнул: «Тише!» На нем была лишь набедренная повязка, но феска свидетельствовала, что это телохранитель вождя.
Вождь носил доломан защитного цвета, к рукавам которого, очевидно наспех, прикрепили красные нашивки с серебряными галунами. Конец белой нитки свешивался с каждого рукава. Неопределенного возраста мужчина в пижамной куртке, надетой поверх набедренной повязки, крикнул: «Смирно!» Человек тридцать мальчуганов, которых я сперва не заметил, встали навытяжку.
— Ша-а-гом, марш! — скомандовал наставник.
Ученики приблизились к коменданту. Наставник опять крикнул: «Смирно!» Дети, казалось, совсем обезумели. Они жались друг к дружке, как цыплята, увидевшие тень грифа. Наставник дал тон и стал отбивать такт. Ученики запели, не переводя духа, на каком-то языке, который не был ни французским, ни их родным. Местные жители приняли этот странный говор за французский, французы приняли его за туземное наречие. Все зааплодировали.
Вождь пригласил белых в отведенную для них хижину. Пол был чисто выметен, стены, вымазанные белой глиной, еще хранили следы кисти. Крыша, недавно крытая рафией, приятно зеленела. Когда стоит жара, испытываешь настоящее блаженство, входя в такую хижину.
