Идти навстречу лучу было очень тяжело. Хоть и закрывали они глаза руками, но слезы все равно скатывались по щекам, опадая соленым дождем на обестравленную землю. Казалось, что идут они не против света, а против ветра, против течения. С каждым шагом чувство усталости усиливалось.
Следом за ними, так же медленно и устало, продвигались их удлиненные низким источником света тени.
Путь, ведущий вниз, был легок и приятен. Харитонов шагал легко и широко. За спиной болтался полупустой вещмешок, к лямке которого был привязан конец шнура. Первые недели Харитонов почти каждый час хватался за шнур – проверял, не оторвался ли, – но со временем так привык к крепости узла, что уже и в мыслях не представил бы себе, что вдруг когда-нибудь прервется или нарушится его бикфордова связь с динамитом, оставшимся ждать решения своей судьбы на далеком берегу Японского моря. Шнур не был ношей и никак не затруднял движения одинокого таежного странника, успевшего на своем пути побывать в двойном вражеском окружении и благодаря доброй случайности выйти из этого окружения живым.
Путь, ведущий вниз, был легок и радовал Харитонова учащающимися признаками природной жизни. Быть может, оттого, что склон находился на солнечной стороне, трава здесь была гуще и ярче, из травы торчали шляпки грибов. И уж совсем независимо от солнца к шороху ветра примешивались крики птиц.
Харитонов остановился и прислушался. И обрадовался тому, что шум природы не исчез. Что он помнил из этого шума, из этой бесконечной коллекции звуков, окружающих жизнь?! Крики чаек на море? Автоматные очереди, разрывы гранат, слишком членораздельную, а оттого и непохожую на все остальное, человеческую речь и треск горящих в костре веток? Да, это все, что несла в себе недавняя память, память, очищенная войною от звуковых воспоминаний детства. И вот здесь, на этом склоне, замеревший на время человек заново напитывался великим многообразием звуков, рождаемых самой природой, ее движением и дыханием. Напитывался, чтобы вернуть в себя ее присутствие и таким образом вернуться в нее, снова стать частью великого Всемирного Леса, терпящего под своими сводами и своих разрушителей, и своих защитников.
Он смотрел на траву, на шляпки грибов, поднявшихся, чтобы стать доступными солнечным лучам.
Вдруг один крепкий подберезовик зашатался и повалился, а его шляпка исчезла. Шорох живого существа привлек внимание Харитонова, и он уже следил за этим местом, где кто-то маленький лакомился грибком. Присев на корточки, странник следил за шевелением в траве, ожидая увидеть ежика, но, присмотревшись, заметил глядящую ему в глаза крысу, прижавшую цепкими лапками к земле еще недоеденный подберезовик. Крыса смотрела на него без испуганного напряжения, хотя до нее и было чуть больше двух шагов. Прервав взгляд, она зубами оторвала от грибной ножки полоску белого мяса и снова, подняв мордочку, уставилась на Харитонова. Харитонов, сорвав травинку, щекотал ею свои губы, но взглядом был все еще прикован к наблюдающему за ним зверьку.
