Силы закончились вновь, и он обвис на руках конвоиров.
Отец Павел и его помощник ходили вокруг, бормотали какие-то молитвы, но он их почти не слышал. Боролся с сотрясавшими тело судорогами, и мечтал об одном — оказаться где-нибудь в темноте и тишине.
Потом Кирилл обнаружил, что стоит сам, а прямо напротив — Дериев. И лицо у майора довольное.
— А, майор… — Чтобы произнести эти слова, не понадобилось ни малейшего усилия, они словно родились сами. — Все, что ты есть, и что ты сделал, пойдет прахом, и острие железное уже наточено, и плоть твоя не устоит.
Если глава коммуны и испугался, то никак не показал этого. Он усмехнулся и сказал что-то, но Кирилл ничего не понял. Его подтолкнули в бок, развернули и повели между двух рядов молчащих, насупленных людей — вот этот уже мертв, забит озверевшей толпой, и этот погиб, отравился какой-то дрянью, и черви ползают по круглому лицу.
Меж трупов оказался и бригадир Саленко — в его шее торчал нож.
На улице было темно, и окружавшая церковь толпа волновалась, слышались недовольные возгласы, ругань. Ветер трепал пламя факелов, время от времени доносились сердитые окрики охраны, звуки ударов.
Попавшие на лицо капли дождя помогли Кириллу прийти в себя, и он подумал — сколько здесь людей? Десять тысяч, меньше? Неужели это все, кто проснулся в Советском районе почти двадцать дней назад?
Хотя многие наверняка погибли уже после пробуждения, другие ушли из города.
— Ну ты и болтун, приятель, — сказал Равиль, когда шум и свет остались позади. — Странно, что тебя не приказали шлепнуть на месте. Да, и что ты там предсказывал майору и попу тому?
— Нечего эту ерунду повторять, — буркнул его широкоплечий напарник. — Тихо!
— Но Вань…
— Заткнись, я сказал!
До здания универсама дошли в молчании, а у двери самопальной темницы их встретил новый тюремщик — лопоухий, лысоватый мужик лет сорока, улыбавшийся хитро и заискивающе.
— А, привели, голуби? — забормотал он, бренча ключами. — Давай его сюда, давай…
Тут у Кирилла вновь наступил провал, и он очнулся только в «камере». Обнаружил, что остался один, зверски болит голова, а во рту пересохло так, что язык напоминает кусок пемзы.
То, что наступило потом, можно было назвать сном.
Пробуждение оказалось намного лучше предыдущего. Кирилл очнулся сам, безо всяких ударов по щекам, и в первый момент ему показалось, что весь вчерашний день, начавшийся с ночного нападения — просто сон, что сейчас он поднимет веки, и увидит свою комнату.
