Неужели опять эпизод из будущего? То, что непременно сбудется?
Нет, если он не хочет, то этому не бывать!
Кирилл повернулся, собираясь двинуться в свою комнату, но тут же накатила волна липкой дурноты. Он пошатнулся, и кто-то — он даже не увидел, кто именно — подскочил, подхватил под руки, повел его к креслу.
— Что вы, что… — пробормотал он, но оказалось поздно — под задницей было мягкое, а предплечья лежали на подлокотниках.
Но вот говорить, как в том видении, они его не заставят. Пусть молятся, хоть лбы себе расшибут, он будет молчать.
Кирилл глубоко вздохнул и, откинувшись на спинку кресла, принялся рассматривать собравшихся. Четырнадцать человек: и дети, и женщины, и мужчины, — все заморенные, одеты кое-как, и таращатся на него с надеждой и ожиданием.
Ну, и чего теперь прикажете делать?
Федор беспокойно потер лоб, наклонился к стоявшему рядом Сереге и что-то зашептал.
— Сын зари хочет проверить, насколько открыты наши сердца, — объявил тот. — Начинаем.
Не успел Кирилл глазом моргнуть, как собравшиеся повалились на колени и забормотали какую-то ерунду. Причем каждый свою. Клавдия Петровна пару раз перекрестилась, Дина откинула со лба волосы и, закрыв глаза, застыла, точно изящная статуэтка, мальчишки, глядя на бывшего журналиста, залопотали что-то о том, кто «пришел из рассвета и принес свет».
Это выглядело настолько дико и жутко, что Кирилл содрогнулся.
— Стоп! Хватит! — воскликнул он, забыв о намерении молчать. — Что ж вы делаете!
Все смолкли, наступила тишина.
— Совсем рассудок потеряли? — сказал он, со стыдом понимая, что не сдержался, что видение снова оказалось правдой. — Вы же разумные люди, а не невежественные идиоты из Средневековья. Это те были падки на религиозную галиматью, но вы-то!
Мелькнула мысль, что насельникам века двадцать первого, оболваненным рекламой и телевизором, запудрить мозги куда легче, чем упертым и фанатичным уроженцам тринадцатого или пятнадцатого столетия.
Но Кирилл про мысль мигом забыл, поскольку увидел, как один из мальчишек, не спасенный от неведомой болезни, а другой, чуть постарше, торопливо строчит карандашом в тетрадке.
— Ты что делаешь? — рявкнул Кирилл.
— За-записываю, — ответил пацан, испуганно моргая.
— Зачем?
— Так ведь слова, изреченные Сыном зари, на вес золота, да, — сказал Федор.
Накатившее чувство бессилия оказалось настолько сильным и мерзким, что Кирилл едва не застонал: от него уже ничего не зависело, он мог молчать, мог говорить, проклинать их, ругать, уверять в своей обычности, но в любом случае его «поклонники» истолковывали это как некое указание, как руководство к действию.
