Очарованная - Шеннон Дрейк

Элли Грейсон мечтала написать увлекательный роман с детективным сюжетом и умопомрачительной любовью. Но после того, как ее карету остановил очаровательный разбойник, сама оказалась героиней своих литературных грез. Между молодыми людьми сразу возникает чувство глубокой симпатии. Но Элли — нареченная невеста некоего молодого лорда Ферроу, с которым не намерена связывать себя узами брака, будучи покоренной другим…

Это написано для Линды Хейвуд, Алисы Дин, Полы Майо — и для утреннего кофе на «Карнивал-Прайд»[1]

Боже, не храни королеву!

Все-таки перо сильнее, чем меч. Жиль Брендон чувствовал именно это, хотя его пальцы не водили пером, а стучали по клавишам пишущей машинки.

Работая в блаженной тишине, он ощущал свою силу. И, слава богу, работа уже подходила к концу.

Видит бог, он сделал ее хорошо.

Жиль отстучал на машинке последнюю строчку своей статьи и улыбнулся, гордясь собой. «Кто-нибудь сказал бы, что я ухмыляюсь, — весело подумал он. — Но это, наверное, лучшая и самая волнующая вещь из всех, которые я написал».

Он положил напечатанный лист на стол, откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и замер на мгновение, любуясь делом своих рук и наслаждаясь этой минутой тишины и своими талантами. Его дом был одним из немногих в Лондоне, стоявших в стороне от оживленных улиц, а потому писателю не мешал шум, который создавали простые горожане, спешившие по своим делам, и стук лошадиных копыт, сопровождавший движение повозок. И, слава богу, ему не досаждали и рев, и отвратительные гудки автомобилей. Шторы из тяжелой плотной парчи, закрывавшие окна, служили преградой для шума. До его слуха не долетал ни один звук с улицы.

Жиль изящным жестом отвел в сторону руку и сказал вслух:

— Да, перо действительно убивает вернее, чем меч.

Конечно, никто не ответил на его слова. Свою жену — да благословит Бог ее и то состояние, которое она принесла ему в приданое, а также робость, которую вызывает у нее его гениальный дар, — он отправил к ее сестре. Такой талант, как у него, требует полного сосредоточения. Тощую старуху экономку он тоже отпустил на этот вечер. Сейчас он был в своей стихии — совершенно один.

Писатель засмеялся и снова заговорил вслух:

— Я один со своими любимыми товарищами — чистым разумом, хитростью и самим собой.

Он почтительно взял со стола отпечатанный лист своего блестящего творения.

— Это взбудоражит толпу! — воскликнул он и фыркнул от смеха.

Он был не вполне уверен, что сам хотел бы находиться среди этих взбудораженных людей. Но ему было приятно осознавать, что он способствует такому волнению. Когда-то над ним слишком часто смеялись. Слишком часто его имени не было в списках приглашенных, когда он явно заслуживал приглашения.