Обет молчания - Марселла Бернстайн

В дневнике было много пустых страниц, они были тонкими, как папиросная бумага, маленький замочек надежно охранял чужую тайну от любопытных глаз.

Она провела ладонью по гладкой синей коже с тиснением золотыми цветами. Бабушка называла их флорентийскими ирисами. Золото было настоящим.

Но что решено — то решено. Кухонным ножом она вырезала на обложке рваные, неровные буквы, чтобы потом горящей спичкой выжечь их дочерна.

Прошло много времени, прежде чем она закончила.

В былые времена смотровое отверстие в двери вырезали вручную и раскрашивали в виде человеческого глаза, зоркого и подозрительного. Недремлющее око. Иудин глаз. Вероломный глазок, подглядывающий за заключенным. Тогда оно было круглым. Теперь — просто щель с металлической крышкой.

Она крепко спит, подсунув левую руку под голову, а правую под подушку. Лязг щеколды на тяжелой железной двери тревожит ее сон, и она переворачивается, натягивая на себя край одеяла.

В темноте камеры слышатся глухой стук удара и шипение. Ей чудится запах костра, ей снятся фейерверки и серебряные радуги огней, которых она не видела четырнадцать лет. С треском рассыпаются искры. Дым постепенно просачивается в ее сон, его серые мутные клочки окутывают голову. Сквозь закрытые веки вспыхивают желтые и белые блики огней. Запах паленой ткани и едкий дым проникают в самые легкие. Она непрерывно кашляет, тщетно пытаясь восстановить дыхание, высвободиться из-под одеяла. Ей жарко. Она горит… О боже!

«Пожар! Пожар в третьем блоке!»

Система противопожарной сигнализации срабатывает мгновенно, пронзительно воет сирена.

Коридор наполняется паникой, криками, топотом бегущих ног.

— Быстрей, это у Дин.

— Где же этот чертов огнетушитель? Никогда не найдешь, когда нужно…

— Да быстрее же!

Поворот ключа в замке. В затянутую дымом каморку вливается мощный поток света.

— Господи, куда она подевалась?

— Ни хрена не видать… Дым кругом…

— На полу, у окна — видишь?

— Боже мой, у нее волосы горят!

Чьи-то руки хватают ее за плечи и за ноги и волоком вытаскивают наружу.

— Мокрые полотенца сюда! Живо!

Вся тюрьма поднята по тревоге — вой, шум, вопли. Взбудораженные, жаждущие мести колонистки виснут на дверях своих камер, выкрикивая гневные проклятия и стуча ложками по решеткам.

— Проучить гадину! Так ей, суке!

Раскатистым эхом. Злобно.

— Жги!

— Жги!

— Жги!

На следующий день уже ничто в камере не напоминало о ее присутствии. Мрачное помещение с обгоревшими, покрытыми копотью стенами опустело. На холодном бетонном полу стояли лужи грязной воды, до конца не выветрился запах гари. То, что осталось от личных вещей, было свалено в коричневые бумажные пакеты. Жди здесь. Наручники. В машину. Темное зарешеченное нутро полицейского фургона. Многочасовое сидение на полу.