Когда-то — с тех пор прошло уже много лет — я некоторое служил на небольшой железной дороге в русской провинции. Таким покинутым, как там, я никогда себя не чувствовал. По различным причинам, напрямую не относящимся к моему рассказу, я тогда искал именно такое место, так что чем более я был одинок, тем лучше я себя чувствовал, одним словом, я не собираюсь здесь жаловаться. В первое время мне не хватало разве что дела. Эту небольшую дорогу изначально заложили, видимо, для каких-то хозяйственных нужд, но денег не хватило, стройка встала, и, вместо ближайшего поселка Калда в пяти днях езды на автомобиле, дорогу довели до маленькой деревушки в глуши, откуда до Калды был еще целый день пути. И теперь, даже если бы дорогу продлили до Калды, она все равно еще долго была бы нерентабельной, потому что сам план ее устарел, провинции необходимы были автомобильные дороги, но никак не железные, тем более, что в том состоянии, в котором дорога теперь находилась, она вообще не могла более существовать, оба поезда, что проходили по ней ежедневно, перевозили грузы, которые можно было бы перевезти в одном нетяжелом вагоне, а из пассажиров была лишь пара крестьян летом. Но закрыть дорогу не хотели, ибо все еще надеялись, тем, что дорога все еще использовалась, привлечь капитал для дальнейшего строительства. Но и эта надежда была, по моему мнению, не столько надеждой, сколько сомнением и ленью. Дорога функционировала как бы сама по себе, покуда имелись в наличии материалы и уголь, жалование двум ее работникам платили нерегулярно и не целиком, будто это были милостивые дары, а вообще же попросту ждали всеобщего развала.
Итак, я работал на этой дороге и занимал избу, которая осталась там еще со времен стройки и одновременно служила станцией. В ней была только одна комната, в которой для меня поставили лежак и бюро для предполагаемых письменных работ, над ним повесили телеграфный аппарат. Когда я приехал туда весной, первый поезд проезжал станцию очень рано — позже это поменяли — и иногда случалось так, что какой-нибудь пассажир приходил на станцию, когда я еще спал. Тогда он, конечно, — а ночи там до самой середины лета были очень прохладными — не оставался стоять на улице, а стучал, я отпирал и мы часто проводили в разговорах целые часы. Я валялся на своем лежаке, мой гость сидел на полу или делал под моим руководством чай, который мы потом пили с полным взаимопониманием. Всех этих деревенских жителей отличает необычайная уживчивость. Я, кстати, заметил, что был не так уж и расположен выносить полное одиночество, не говоря уж о том, что одиночество, которое я наложил на самого себя, уже скоро начало рассеивать прошлые заботы. Я вообще понял, что это хорошее испытание для горя, как долго оно может одолевать человека в одиночестве. Одиночество сильнее всего и оно заставляет вернуться к людям. Естественно, впоследствии пытаешься найти другие пути, на первый взгляд кажущиеся менее болезненными, а на самом деле пока просто неизвестные.