Лето волков - Виктор Васильевич Смирнов

В Гуте, на станции, лейтенант истратил последний талон и пообедал. Все вокруг было разбито и сожжено, водонапорка светилась от пробоин. Летняя столовая, сколоченная из жердей и горбыля, слегка покачивалась от ветра. Уцелела огромная старая шелковица. На ветвях дерева сидели, объедаясь темно-фиолетовыми плодами, станционные пацаны, лица их и рубашки были в шелковичном соку. Когда-то и он сидел вот так, ожидая поезда.

Здесь был, по фронтовым понятиям, глубокий тыл, и люди не боялись бомбежек. Не смотрели в небо, ходили выпрямившись и неспешно. Немолодая подавальщица в тапочках, сползавших с опухших ступней, принесла миску борща и сказала с важностью: «Мьясной». Мяса в борще не было, но плавали пережаренные шкварки, напоминающие о пожарах и пепле.

От горячей еды хрипы в груди утихли.

К столовой подъехала «летучка», битая полуторка с деревянной кабиной без стекол. На крыше фанерка: «Ж.д. ст. Гута – г. Малинец». Лейтенант, хотя был еще голоден, оставил борщ и, схватив сидор, выбежал к грузовичку, волнуясь и ощущая приближение счастья, о котором думал три года.

До Малинца было верст пятьдесят, а оттуда, если подвернется попутка, еще часика три песчаным шляхом, в леса. В Глухары. А в Глухарах Тося. Обнимет или застесняется? Если не решится, он сам обнимет ее и поцелует. При всех! При отце и матери ее, при сестре. У него, как писали в довоенных книгах, самые серьезные намерения.

Полуторка прыгала и скрипела. Настоящие леса еще не начались. Разбитая техника на обочинах казалась ему привычной частью пейзажа. В заднем окне кабины он видел затылки шофера и пассажира. Пассажир положил на портфель нарисованную от руки карту. Доносились обрывки разговора.

– Сен-Ло взяли, так? Я бы пошел на Авранш, а далее на Ренн.

– Ну, факт! – согласился шофер.

– А далее прямо на Брест!

– Шо, Брест? Его ж взяли. Меня там поранило.

– То французский Брест.

– От бисовы дети! Название сперли!

Разговор в кабине заглушали беседы в кузове и меканье козы.

– Ну, а кум чого́?

– Кум ничо́го.

– На шею кошелем не дави.

– Получають они похоронку, а ей не показують.

Карта у пассажира была заманчивая. На синем акварельном пространстве белели буквы: «Ла-Манш».

– Ну, а этот, Эйзенхаур? – спрашивал шофер.

– Айк? Голова! Но нерешительный.

– А этот… Мангоме́ри?

– Монти? Стратег! Но оперативно вялый! Не вполне решительный.

– Эх! Второй фронт открыли, техники нагнали – студера́, доджа́, а решительности нема! – возмутился шофер.