Пророчества и иже с ними - Ольга Николаевна Громыко

Меня разбудил истошный вопль, что в общем-то было делом привычным, но оттого не более приятным.

Протерев глаза и осмотревшись, я завизжала в ответ, ибо светлое пятнышко, мечущееся у меня под ногами, оказалось вовсе не белой мышью, сбежавшей на вольные сыры из папиной лаборатории, а человеком в простыне, невесть что забывшим в ночном саду.

Сама же я стояла на крыше фамильного замка рядом с украшавшей карниз горгульей. Вернее, уже в обнимку с ней.

Что мне, собственно, и не понравилось.

По черному небу ползли клочковатые облака, то и дело сыплющие дождем, над посеребренными луной яблонями воровато шмыгали летучие мыши. Из пригородного, прекрасно видимого отсюда леса долетал задушевный волчий вой, создавая бесподобные декорации для трагичной фигуры на крыше: длинные пепельные волосы живописно полощутся на ветру, просторная ночнушка вздулась колоколом, обнажив босые ноги выше колен.

Зрительный зал, то бишь замковый двор, быстро заполнялся благодарной публикой. Первыми, разумеется, прибежали спавшие на сеновале мальчишки-подмастерья, которые тут же стали биться об заклад, прыгну я или картинно шагну за край, а также где приземлюсь и в каком виде.

Я дернулась погрозить им кулаком, но вовремя спохватилась, что тогда придется оторвать от горгульи одну руку, а ладони и так скользят по мокрому камню.

Подтянулась остальная челядь, начавшая надрывно сетовать о моей безвременной кончине и тут же подсчитывать, не придется ли седмица похорон на Праздник Воды, бессовестно испоганив оный.

За ними подоспели (точнее, припоздали) дорогие родственнички, обитавшие на верхних этажах замка. Последним, злым по этому поводу, как мракобес, скатился с лестницы мой младший братец, на ходу натягивая куртку.

Честь начать бесплатное представление единодушно предоставили моему отцу.

— Доченька! — не обманув всеобщих ожиданий, горестно возопил он, заламывая руки. — Умоляю тебя, не делай этого!

Я открыла рот, еще не зная, ругаться или требовать, чтобы меня поскорее отсюда сняли (а ругаться уже потом, но обязательно!), и с ужасом поняла, что визг на холодном ветру стал для моего горла непосильным испытанием. Теперь в нем только клокотало и сипело.

Толпа приняла мое молчание за гордое презрение и загомонила сама. После транса все мои чувства, в том числе слух, резко обострялись, так что я прекрасно слышала каждое произнесенное во дворе слово, если это был не совсем уж шепот. Но понижать голос никто не старался: напротив, приходилось прилагать немало усилий, чтобы перекричать остальных.