Бледнее бледного - Андрей

Бледнее бледного

Глава первая

За окном протяжно завыла собака.

Потом еще одна.

И третья…

Некоторое время они соревновались друг с другом в умении рождать к жизни звуки

премерзостные и леденящие кровь, а потом их многоголосый вой оборвался также

внезапно, как и начался.

«Зря ты все-таки в это пророчество попала», – после долгого молчания Хода подвела, наконец, итог своим размышлениям.

Вообще говоря, она только что поставила абсолютный мировой рекорд. По крайней мере, для себя. Ибо не открывать рта на протяжении почти всего долгого осеннего вечера для

создания с такой повышенной общительностью, это было все равно, что бессмысленно

прожить целую вечность. Никогда раньше, а, забегая далеко вперед, – и никогда уже

после, она не молчала так долго. И вот теперь она была готова, наконец, поделиться

сладкими плодами своих размышлений, причем совершенно безвозмездно. И при этом ей

как всегда было глубоко плевать, что никто ее ни о чем и не спрашивал.

«А вот если бы ты послушалась меня тогда … – Хода продолжала, как ни в чем не бывало.

– И не сделала бы ту дурацкую татуировку с плющом[1], а сделала бы скажем… Ну, вот, к

примеру, хотя бы ящерку розовую, или черепаху какую… Да хоть череп! – Хода немного

подумала эту мысль и, похоже, она ей понравилась. – Правда, сделала бы ты череп, и

тогда бы Сон Змеи не про тебя писан был. И попал бы туда тогда кто-нибудь другой, а мы

бы сейчас дома сидели. И мылась бы ты не в этом ужасном тазу, а как положено – в

просторной чистой ванной с солями и всяческими, там, благовониями», – Хода совсем по-

человечески вздохнула и в ожидании ответа подняла глаза на Осси.

Осси Кай на эту зажигательную речь никак не отреагировала, и реагировать, похоже, не

собиралась.

Она лежала в ванной и вовсю наслаждалась жизнью. Горячая вода и густая пена надежно

отгородили ее не только от нудного ворчания своей подружки-защитницы, но и от всего

остального мира со всеми его глобальными проблемами и мелкими бытовыми

неустроенностями.

Ванна, конечно, была не очень – глубокое медное корыто, потускневшее от времени и с

множеством вмятин на неровных боках. Незатейливый узор, выбитый по самому краю, уже почти совсем стерся и местами был просто неразличим. Но сейчас даже это было

настоящим подарком судьбы.

За него, правда, пришлось внести дополнительную плату, и, причем не судьбе, – что было

бы не так обидно, – а маленькому чернявому хозяину трактира с так и шныряющими по

сторонам колючими глазенками. Десять ниров[2] за корыто горячей воды – это