Мсье Гурджиев - Луи Повель

На одной из поздних литографий (опубликована в журнале «Огонек», 1989, № 47) моего покойного друга Владимира Ковенацкого проступает из предвечерних сумерек жутковато-развеселая панорама московской окраины со знаменательным названием Лихоборы — там прошли детство и юность художника. Место действия — как это нередко бывает у Брейгеля — высмотрено с высоты птичьего полета, не очень-то, впрочем, высокого — вороньего, скажем, или галочьего, но и такая мера воспарения дала возможность автору втиснуть в свой не слишком просторный лист множество строений, фигур и всякого рода столь же бытовых, сколь и символических подробностей. Среди ветхих бараков и покосившихся столбов танцуют, пьют, режутся в домино людишки в телогрейках и кепках, дешевом крепдешине и стоптанных туфельках. Вокруг них шныряют, ползают и порхают любопытные дракончики в стиле Босха — то ли участники, то ли соглядатаи этого субботнего балаганного действа.

А в правом нижнем углу композиции с чуть заметной ухмылкой посматривает на участников гулянки лысый пожилой мужчина с пышными усами. На нем кавалерийские галифе и затрапезная майка, в руке — помойное ведро, деталь к подобной обстановке весьма уместная. Вот сейчас он возьмет да и вытряхнет свой мусор прямо под ноги скопищу живых марионеток — смотрите, мол, чем вы лучше этой кучи отбросов? А может статься, что ведро на самом деле пусто и плотный, с восточными глазами навыкате, странновато выряженный человек просто ждет конца представления, чтобы сгрести в жестяную посудину всех этих доминошников, танцоров, пьянчужек и дракончиков — и податься со своей трупной куда-нибудь подальше от Лихоборов: в Петербург или Сочи, Париж или Нью-Йорк.

Таким «оккультным кукловодом» художник изобразил Ге­оргия Ивановича Гурджиева (1877—1949), который «был несомненно одной из самых экстраординарных фигур нашего времени, великим учителем, мистиком и пророком для многих своих последователен, шарлатаном для тех, кто не мог его принять, оратором, владеющим своей аудиторией, и, конечно, эксцентричным, загадочным, свободным человеком, который говорил притчами, был практически мифом, по тем не менее также еще человеком в высшей степени человечным…»[1]

В последние годы в России вышли как сочинения самого Гурджиева, так и посвященные ему исследования, не говоря уже о многочисленных журнальных статьях. Поэтому в принципе можно было бы и не останавливаться на подробностях его биографии и основах его учения; однако нельзя быть уверенным, что все читатели «Мсье Гурджиева» знакомы и с тем и с другим, а к тому же сам жанр предисловия требует хотя бы минимальных данных такого рода. Поэтому я попытаюсь в двух словах подытожить то, что мне известно по этим вопросам.