Золотой желудь - Ольга Владимировна Батлер

«…что нам страшно повезло найти друг друга. Возможно, я это пишу, потому что у меня сейчас ничего хорошего не происходит, но, когда я думаю о любви, то вспоминаю не только маму с папой, не только свои первые увлечения, но и тебя.

Ты казалась мне сестрой, о которой я всегда просила родителей. Мы знали друг друга насквозь. Мы везде ходили, обнявшись. Господи, сколько отшагали вместе, рука в руке, сколько песен перепели.

Я до сих пор чувствую, как ты кладешь мне голову на плечо — вдыхаю твое дыхание и чувствую — не смейся! — запах краковской колбасы, которую ты часто приносила на чердак вместе с куском теплой булки. Твой голос звучит у меня в ушах: советы, предупреждения, наши перепалки, — в детстве ты не умела шептать.

Я была новенькой, скучала по Ленинграду. В новом классе у многих, в том числе у девчонок, были обритые головы, и в первые недели в школе все эти чужие лица сливались для меня в одно. Я даже видеть стала хуже, чтобы никого не рассматривать.

Но потом из этого недружелюбия вдруг выделилась ты и одолжила мне свой учебник. Или, нет — я впервые запомнила твое лицо, когда убирала класс вместе с Мальковым, он меня дразнил. Ты тоже там была и потом призналась, что жалела меня.

Так быстро люди сближаются только в детстве. Кто кого выбрал? Я тогда выбора не имела. Значит, ты — меня. Мы очень быстро стали единым целым: „Лидасей“, — которых всюду приглашали вдвоем. Я научилась фыркать, как ты. Мама удивлялась: откуда эта кошачья привычка вдруг у меня взялась? А ты старалась одеваться, как я. Мне это льстило.

Помнишь, на уроке Мария Ивановна иногда говорила что-то очень серьезное, требуя полной тишины. Эта тишина была невыносимой. Мы сдерживались из последних сил, но, едва взглянув друг на друга, чувствовали приступ смешливости. Теперь достаточно было одной-единственной гримасы, чтобы мы подавились хохотом. И добрая Мария Ивановна выгоняла одну из нас немного проветриться.

Мы часто ссорились, когда нам было лет по тринадцать-четырнадцать. Ты дулась целую неделю, приревновав меня к девчонкам, с которыми я каталась на коньках в Парке культуры. А я на тебя обиделась, что ты без спросу отдала моего Жюль Верна. Но мы знали, что любим друг друга, и это был путь к прощению. Именно тогда я поняла, что люди имеют в виду, говоря о безоговорочной любви.

Твоя мать меня обвиняла: мол, я тебе голову заморочила своей игрой. Но я знаю, что игра здесь была не при чем, я была не виновата. Это Алькина смерть тебя потрясла…