Мария в поисках кита - Виктория Платова

Посвящается моему светлому «альтер эго» — единственной и совершенно незаменимой Тане, которая стоически терпит все мои чудачества и которую я нежно люблю;

всем писателям, похожим на меня и совсем на меня не похожим;

а также Моник и Матильде, о которых я ничего не знаю…

…— Единственное, что волнует меня, — будет ли конец этим сучкам? — сказал Анхель-Эусебио. — В количественном плане, я имею в виду. Все бы отдал, лишь бы нынешняя оказалась последней.

— А я бы отдал все, лишь бы с ними никогда не случилось то, что случилось. И чтобы ни с кем этого не случалось. Никогда и нигде, — сказал Маноло.

— Х-ха! Тебе и отдавать-то нечего! Держишься на плаву только благодаря мне…

— Я всегда об этом помню, Анхель-Эусебио. Ни на секунду не забываю.

— И правильно делаешь. И не забывай. А про все остальное лучше забыть. В первую голову — про сучек.

— Про ту, которую прибило к нам прошлой зимой, ты тоже говорил «сучка». И что в результате оказалось?

— Что?

— Да ничего. Никто ведь так и не узнал, кто она такая. Кем была на самом деле.

— Вот видишь!.. Это не опровергает мою точку зрения…

— Но и не подтверждает ее.

— Но и не опровергает!.. Всем ведь известно, что женщины либо сучки, либо состоят с тобой в кровном родстве, и это переводит их в разряд святых.

— А в твоем случае — и мучениц. Всем ведь известно, как ты обращаешься с женщинами, Анхель-Эусебио! Двоих своих сестер ты загнобил так, что они сбежали… Одна — в Галисию, а другая — вообще в Португалию.

— Х-ха! Туда им и дорога!

— А твои жены? Они ведь тоже с тобой не ужились. Первая вроде бы в Санта-Поле, нет?

— Плевать мне на нее!

— А вторая?

— На вторую плевать еще больше!..

— Оно конечно, да только до Сан-Хавьера твои плевки не долетят! Нет?

— Не зли меня, Маноло!

— Я и не думал злить тебя, Анхель-Эусебио! Ты мой единственный друг. И ты… Ты добрый. Ты милосердный, вот что я хотел сказать. Ни один человек… ни один мужчина не отнесся бы к ним лучше, чем ты.

— Кого это ты имеешь в виду?

— Сам знаешь.

— А-а… Этих сучек, верно?

— Никто не знает, кем они были. На самом деле.

— Ну вот, опять!.. Опять ты начинаешь глупый разговор. Ни к чему хорошему он не приведет. Одни мучения, одно расстройство.

— Но разве ты… не хотел бы знать?

— О чем? О том, что с ними случилось? И так ясно: самое худшее, если они оказались здесь.

— Самое худшее, да. Точнее и не скажешь.

— Да уж! Мелкими неприятностями это не назовешь.

— Все верно. Только я думаю вовсе не о худшем. А о лучшем.