Другая жизнь - Валерий Дмитриевич Губин

Валерий Дмитриевич ГУБИН

ДРУГАЯ ЖИЗНЬ

Фантастический рассказ

Нужно было ехать, а я все никак не мог решиться, больно тягостным казалось мне предстоящее объяснение. Основная масса дачников схлынула, электрички отходили полупустыми, а я все прогуливался по перрону, курил, заходил в буфет и, отстояв небольшую очередь, пил кофе, потом снова ходил взад-вперед. Наконец решив, что позднее приезжать просто неудобно, я прыгнул в уже закрывающиеся двери вагона, и он, плавно набирая ход, понес меня из моря огней в беспросветную загородную темень.

Я смотрел в окно, видел там только свое собственное отражение зыбкое, расплывающееся, иногда совсем стираемое фонарем снаружи, - и в сотый раз повторял про себя все те доводы и аргументы, которые хотел выложить в нашем последнем объяснении. И про то, что я устал, и про то, что наша совместная жизнь не приносит нам больше радости и не служит защитой от внешнего хаоса, и про то, что мне уже поздно менять свой характер и приспосабливаться к ее капризам. Правда, временами я вдруг смущенно чувствовал, что все это не так, все это на поверхности, а настоящая причина нашего разлада гораздо глубже. Я продолжал ее любить, только теперь к этому все чаще примешивалось острое чувство жалости к ее болезненности, хрупкости, все время угнетали мысли о том, что совсем скоро она будет пожилой женщиной, будет еще чаще болеть, еще больше мучиться, поблекнет и станет рано или поздно похожа на свою мать - высохшую костлявую старуху с лошадиным лицом. А меня будет грызть и уже грызет тоска от сознания моего бессилия, от невозможности остановить время, которое разрушает красоту и пожирает почти все наши надежды. Но нет, и это, видимо, все не то, не самое главное.

Один раз мы уже объяснились, довольно спокойно, и решили расстаться, даже расстались - она пока жила на даче, а я в городе. Но вот она снова попросила приехать, и я поехал, мне было тревожно и неприятно - опять нужно будет говорить какие-то серьезные слова, очень много слов, целую паутину надо вязать, и есть опасность самому в ней запутаться.

Уже подходя к калитке, я увидел два светящихся окна на втором этаже, и тут всплыла ясная отчетливая мысль, но такая гнетущая, такая тяжелая, что я даже ухватился за планки забора, как будто мог упасть, - мысль о невозможности счастья. Я вдруг понял, что именно это и было последней, до сих пор неосознаваемой, причиной моего ухода. Я не просто понял, а почувствовал всем своим существом эту невозможность. "На свете счастья нет", - может быть, Пушкин находился в таком же состоянии, когда писал эти строки. Но почему оно невозможно, откуда такая уверенность - я не мог объяснить. И еще сильнее вцепился в забор, потому что дом с двумя освещенными окнами вдруг вздрогнул, повернулся, надвинулся всей массой. Померк свет, а потом плотная, обволакивающая тишина опустилась на меня.