Кэнди - Терри Сазерн, Мэйсон Хоффенберг

— Я прочел много книг, — сказал профессор Мефисто тоном, не терпящим возражений, и устало разгладил руками свои бумажки на кафедре. Ученики, семьдесят шесть старшеклассников, как всегда, слушали лекцию в непринужденном, доверчивом благоговении, увековечивая каждую фразу профессора у себя в блокнотах. Он выдержал паузу, театрально пожал плечами, нахмурил лоб, поднял рассеянный взгляд к потолку, задумчиво улыбнулся и тихонечко повторил: — Много книг… — Серьезный, величественный кивок, и профессор Мефисто продолжил: — Да, и в свое время я немало поездил по миру. Говорят, путешествия расширяют кругозор, и я… в общем, это действительно так. — Тут профессор сделал вид, что уронил свой конспект, и, поднимая с пола листочки, показал классу свой зад. Класс благодарственно рассмеялся. Уроки профессора Мефисто, курс «Современная этика», были, пожалуй, самыми популярными среди старшеклассников.

Притом, что профессор Мефисто был человеком, безусловно, высокоинтеллектуальным, а его предмет — отвлеченно абстрактным, он был совсем не похож на других чокнутых преподов. Он был нормальный. — Да, это действительно так, — повторил он с бесстрастным лицом и выровнял стопку листов. Сейчас в его голосе появился легкий надрыв — потому что теперь, рассмешив своих учеников, он собирался заговорить о вещах очень серьезных — таков был его метод: одна треть дурачества, две трети предельной серьезности. — Я немало поездил по миру. Я видел, какой он красивый. Я повидал… красоту во всех ее проявлениях. Я видел радугу над Монбланом, я видел древние рукописные книги во фламандских монастырях — чтобы написать только одну страницу семеро монахов трудилось два года! Господи, как это было красиво! Да, я бродил по Вавилонским садам в искрящихся каплях росы на рассвете и я видел, как райские птицы гуляют прозрачными вечерами по белым мраморным плитам Тадж-Махала. Боже, какая картина! — Он умолк на мгновение и прикоснулся рукой к виску, как будто не мог совладать с бурным наплывом чувств при одном только воспоминании об этом волшебном зрелище. — Да, я видел… все чудеса света… я видел великую красоту… во всех ее проявлениях… пирамиды в кровавых лучах заходящего солнца, Пизанскую башню, картины великих художников… я все это видел. Морозным утром, когда шел снег, я стоял на древнем мосту и слушал зимние перезвоны серебряных колоколов на высоких башнях, над темным камнем и водами древнего Гейдельберга. Я сидел северное сияние… и полевые цветы! — Он наклонился вперед, налег грудью на кафедру, рассеянно провел рукой по волосам и проговорил, очень тихо и очень настойчиво, чтобы все поняли, как это серьезно — то, что он сейчас скажет: — …и я видел СОЛНЦЕ! Великолепное солнце! Красоту, повторяю, во всех ее проявлениях. НО… но… вот что я вам скажу… — Он улыбнулся, но как-то странно, как будто сердито, и его голос дрогнул, а ученики затаили дыхание и замерли. — Я не видел ничего прекраснее… ничего прекраснее… человеческого лица!