Дело жизни Хуана Диаса - Рэй Брэдбери

Филомена хлопнула дощатой дверью с такой силой, что свеча погасла — она и ее плачущие дети оказались в темноте. Теперь оставалось только смотреть в окно: глиняные домики, вымощенные булыжником улицы, по которым с лопатой на плече поднимался могильщик. Пока он, свернув на кладбище, не исчез, лунный свет играл на голубом металле.

— Mamasita [Мамочка — исп. ], что случилось? — Филепе, старший сын, которому только что исполнилось девять, дернул Филомену за подол. Потому что этот странный мрачный человек ничего не говорил — просто стоял у двери с лопатой, кивал и ждал, пока дверь перед его носом не захлопнулась. — Mamasita!

— Это могильщик. — Дрожащими руками Филомена снова зажгла свечу. — Срок платы за могилу твоего отца давно истек. Его выкопают и отнесут в катакомбу, прикрутят к стене проволокой, и будет он там стоять вместе с другими мертвецами.

— Нет, Mamasita!

— Да. — Она прижала детей к себе. — До тех пор, пока мы не найдем деньги. Да.

— Я… я убью этого могильщика! — закричал Филепе.

— Это его работа. Если он умрет, вместо него придет другой, потом третий и так далее.

Они стали думать об этом человеке и об этом ужасном месте на вершине холма, где он живет и ходит, о катакомбе, которую он охраняет, и о странной земле, в которую, чтобы двинуться дальше, сходят люди, высохшие, как цветы пустыни, дубленые, как сапожная кожа, и полые, как барабаны, в которые можно бить-колотить; земля превращает их в огромные коричневые сигары или шелестящие сухие мумии, которые могут гнить вечно, стоя, как покосившиеся столбы забора, разделяющего комнаты катакомбы. И молча думая обо всей этой знакомой и незнакомой чепухе, они почувствовали озноб — хотя сердца их бешено колотились — и тесно прижались друг к другу. Тогда мать сказала:

— Пошли, Филепе. — Она открыла дверь, и, освещаемые луной, они встали, готовясь услышать отдаленный звон голубого металла, кусающего землю и строящего горку из песка и старых цветов. Но ответом им было молчание звезд. — А все остальные, — добавила Филомена, — в постель.

Дверь хлопнула. Пламя свечи задрожало.

Они зашагали по булыжникам, слившимся в реку сияющего лунного серебра, которая стекала вниз по холму, мимо зеленых садиков и магазинчиков, мимо места, где весь день и всю ночь ступал могильщик, — словно били часы, отсчитывающие, сколько времени на земле отпущено жителям этого города. Наверху, там, где лунный свет стремительно скользил по камням, юбка зашелестела — будто позвала ее вперед, и Филомена, шагавшая рядом с запыхавшимся Филепе, заторопилась. Наконец они дошли до участка.