«Трубами слав не воспеты...» Малые имажинисты 20-х годов - Анатолий Исаевич Кудрявицкий

Сейчас трудно поверить, что были в нашем веке времена, когда имажинист Сергей Есенин говорил имажинисту Анатолию Мариенгофу: «Эпоха-то наша!»

Эпоха ушла в небытие, об имажинистах в годы тотального контроля за умами упоминать было не принято, Есенина сперва замалчивали, затем высветили «фанфарами света» как народного поэта, заодно всеми силами отмывая от «родимых пятен» имажинизма.

Но была та эпоха, была! Имена Мариенгофа, Вадима Шершеневича, Александра Кусикова, Рюрика Ивнева, не говоря уже о самом Есенине, гремели по всей стране, в некоторых городах создавались имажинистские группы — подобия московской. Объединяла эти группы — в частности, московскую и Петроградскую — общность эстетических воззрений, нашедшая отражение в основном программном документе имажинистов — воронежском «Манифесте» 1919 года. «Утверждаем, что единственным законом искусства, единственным и несравненным методом является выявление жизни через образ и ритмику образов, — декларировали имажинисты. — Поэт работает словам, беромым только в образном значении». Пятерка названных выше имажинистов — «пять великих поэтов», играющих «в тарелки лун», как сами они отзывались о себе, — вошла в литературу ХХ века.

История искусства, однако, знает не только Рембрандта и Рубенса, но и «малых голландцев», творчество которых скрупулезно изучено (причем не только в Голландии). А были ли у нас «малые имажинисты»?

Оказывается, были. И повезло им гораздо меньше, чем «малым голландцам», вниманием они оказались обойдены. Если обратиться к истории московской группы, в воспоминаниях Мариенгофа и Шершеневича можно встретить упоминания еще о нескольких поэтах. Мариенгоф, по свидетельству Ивнева,[1] называл их «молодым поколением» имажинистов. Прежде чем познакомить читателя с их творчеством,[2] представим их.

В числе поэтов, подписавших в 1919 году «Воронежский манифест», был Николай Эрдман (1902–1970). Да-да, тот самый, ставший вскоре замечательным драматургом, автором нашумевших (и выдержавших испытание временем) пьес «Мандат» и «Самоубийца». И, может быть, искристое имажинистское веселье помогло Эрдману найти свое места в литературе. По отзыву Шершеневича, Эрдман «умел острить невозмутимо». Мироощущение будущего комедиографа отразилось в следующих характерных для него строчках:

А в его стихотворении «Хитров рынок» перед читателем предстает мир будущих пьес Эрдмана — советские мещане, бродяги, мазурики. Писал Эрдман скупо, и стихов его сохранилось очень немного, хотя друзья его вспоминали: в начале двадцатых годов он хотел издать сборник своих стихотворений. Исчезновение текстов объяснить легко — в последующие годы исчезали не только стихи, но и люди.