Сакура - Василий Павлович Бережной

Бокс, в котором жила молодая Кьоко со своей маленькой дочуркой, напоминал похоронную урну, положенную набок. Маленький коридорчик с умывальником, дальше узкий проход в комнату, где едва помещались кровать, столик и две круглые табуреточки. Свет Кьоко выключала, только когда ложилась с дочуркой спать. В свободное от работы время она, лежа в постели, смотрела на стены и мечтала о том, как было бы хорошо научиться рисовать — появились бы на этой штукатурке деревья, цветы, кустарники. А на потолке, вон там, в углу, нарисовала бы солнце. И расступились бы стены, и отступил бы потолок, и она забыла бы, что обречена всю жизнь страдать и хиреть под землей. Именно страдать, ведь Кьоко казалось, что не живет она, а отбывает какой-то срок.

— Ты научишься рисовать, Мика-тян?

Дочурка поворачивает к ней не по-детски серьезное лицо и молча кивает головой.

— Тогда нарисуешь на стене сакуру.

— А что это такое?

— Очень красивое дерево, — мечтательно произносит Кьоко. — Весной оно цветет белыми-белыми цветами с розовым оттенком.

— А ты видела?

— Да, доченька. Я видела сакуру, когда она была еще такая маленькая, как ты.

Кьоко начинает вспоминать. Будто плывет она на лодке в туманную даль, и чем больше рассказывает она дочурке о прошлом, тем больше возникает картин из той жизни, которой лишились токийцы. Тают, становятся прозрачными завесы времени, и видит она широкую, усыпанную гравием дорогу в парке Мейди, арку из толстенных стволов, с которых содрана кора, пышные кроны деревьев, где щебечут птицы. Поблескивает в озере вода… Тяжелые золотистые рыбы.

— Рядом с тем озером есть полянка, и растет на ней сакура. — Кьоко нажала кнопку, и на стене засветился циферблат минуты, часы, день, месяц и год. — Ну вот сейчас она, наверно, начинает цвести.

Мика пододвигается к маме поближе, слушает, не сводя с нее черных блестящих глаз. Маленькое тельце ее даже вздрагивает от нервного напряжения, она, кажется, и не дышит, чтобы не пропустить ни одного маминого слова.

— Помню, из храма Мейди отец привел меня к озеру — там можно было отдохнуть на скамеечке, полюбоваться рыбой, она ведь подплывала к самому берегу. Отец закуривал сигарету, а я бежала к сакуре. Я очень ее любила. Такой нежный, очень нежный цвет. Что с тобой, Мика-тян?

Девочка расплакалась, вытирает кулачком слезы. Кьоко обнимает ее, гладит черный шелк волос.

— Успокойся. Что это ты?

— Хочу посмотреть на са-ку-ру, — всхлипывает Мика.

— Нельзя, доченька, никак нельзя. Уникум не разрешает выходить на поверхность. Воздух там отравлен, понимаешь? Вдохнешь — заболеешь.