Рок-н-ролл под кремлем. Книга 3. Спасти шпиона - Данил Аркадьевич Корецкий

20 октября 2002 года, Москва

Темнело рано и быстро. И так же быстро холодало. Брр. Пряничная, сдобная Москва, какой она казалась при солнечном свете, когда сидишь в пельменной с пацанами: по бутылке белой на рыло, горы пельменей, да каждый что-то умное базарит, задушевное, – в этот сумеречный час она наливалась камнем и свинцом, отодвигалась как бы… Чужела.

«„Чужела“ или „чуждела“? Как правильно? – подумал Попугай. – Или „чужала“?..»

В голове у него, как всегда, был бардак. И ему было холодно.

– Так чего? Может, печку? Холодно, а? – отрывисто каркнул он.

– Нельзя. Сядь, не горлань, – сказали ему.

Это Клин, он из-под Саратова. В бригаде с позапрошлого года, неоднократно ходил на «стрелки» и потому сейчас за старшего. А Барбос – из Гродно. Он тоже с позапрошлого, но в «стрелках» не участвовал, он такая же сявка, как и Попугай. Они втроем сидят в «жигуленке», припаркованном в узком, как пенал, темном дворе. Ждут. Салон давно остыл. Попугай смотрит, как опускаются на город сумерки, и слушает гиен, которые скулят и тявкают в зоопарке. Зоопарк здесь совсем неподалеку. А гиенам, видно, тоже холодно, они ведь в Африке должны жить. В Африке жара. А в Москве гиенам холодно. Клин с Барбосом играют в «очко» на заднем сиденье, а Попугай сидит и нервно зевает, и ему постоянно хочется ссать.

Ему холодно, потому что Попугай, как и эти гиены, родился далеко отсюда. В жарком и пыльном городе на берегу Каспийского моря.

– Я бы глынул чего-нибудь, – сказал Попугай просто так.

– Никаких «глынул», – проворчал Клин, открывая свои карты. Барбос опять проиграл. – Если каждый начнет бухать на рабочем месте… Тут такая хуеплеть заварится…

Он еще два или три раза повторил «такая хуеплеть», потому что у них начался новый кон и Клин воткнулся в карты, постепенно забывая, о чем шел разговор.

– Пойду пройдусь. А? – сказал Попугай. – Ноги затекли.

– Сиди, дурак, – сказал Барбос.

– А чего? Отлить надо.

Клин глянул на Барбоса, потом на Попугая. Клин не любил, когда младшие по званию командовали в его присутствии.

– Далеко не ходи, – сказал Клин.

– Ладно, – сказал Попугай.

Он вышел из машины и пошел по подъездной дороге вдоль дома. Он почему-то вспомнил Суржика: тот тоже любил навести шороху, строил из себя крутого, хотя сам был сявкой и навсегда сявкой останется. Но Суржик делал это не со зла, просто прикалывался. После той заварухи с кассетой он умудрился целый месяц продержаться в Москве, пока не попался во время облавы в Лужниках. Ему отбили почку и отправили на родину, куда-то в Херсон, кажись. Босый с Пивняком сейчас в Николаеве, там у Пивняка родня. А Демид повесился. Это Демид привел его, Попугая, в эту бригаду. Помог с поезда бежать, они вместе бежали. А потом повесился после «стрелки» в Тушино. Про тушинскую «стрелку» в газетах даже писали, два трупа было. А потом еще Демид повесился. Или его повесили. Неясно. Теперь Попугаю даже поговорить не с кем.