Моя неправильная любовь к женщине - Эльвира Валерьевна Барякина

Студенческий лагерь. Сосны. Ночь.

А мы с Аллочкой живем в отдельном домике и не участвуем в общественной жизни. У нас есть развлечение почище — мы придумали писать эротические рассказы. Каждая из нас начала копаться в своем прошлом… Оказывается, это очень интересно — думать о том, что бы такого эдакого написать о любви, о мужиках, о чем-нибудь загадочном и крайне возбуждающем.

Придуманные нами люди трахаются, как кролики. Мне прикольно — ведь это мы о себе пишем, выпускаем на волю свои сны, которым вряд ли суждено сбыться.

Аллочка старомодна. В ее голове укладываются только пышнотелые блондинки с голубыми глазами, в которых светится ум и доброта, и Рэмбо-образные господа, которые в кино служат героями, а в жизни — охранниками. Она вообще думает, что наши с ней пионерские койки с прогнутыми сетками сдвинуты вместе, потому что вдвоем спать теплее. Ох, солнце мое наивное! Так — ПРИЯТНЕЕ! В любом случае она никогда в этом не признается…

Аллочка — моя. Она моя дочка. Я всегда потакаю ее капризам, балую ее, играю в ее «игры» и всегда делаю так, как она хочет. Когда-нибудь я ей расскажу, что именно она — мой эротический сон…

Сейчас Аллочка сидит на зеленом одеяле, широко расставив свои острые коленки. Старенькие штанишки перетекают волнами от каждого движения: то поднимаются по стройной лодыжке, то спускаются по щиколотке почти до самой ступни — изящной и маленькой, как у Золушки. Тень от подбородка прячется в глубоком вырезе маечки.

А еще я люблю ее кисти. Пальчики тоненькие, ногти розовые, вытянутые, с белыми твердыми краешками. Это единственные ее твердые местечки. Потому что она вся непостоянна и изменчива как вода. То сердится, то смеется… А то и вовсе выпендривается, наскакивая на лагерных поварих за то, что они уже в четвертый раз дают на ужин колбасу.

Аллочка, наверное, до пенсии будет ребенышем. В ее фигуре самой природой заложена Набоковская Лолита. Маленькая, неоперившаяся. Но от этого еще более сексуальная. Она как щенок, которого хочется прижать к груди и зацеловать до смерти. На спине у нее родимое пятно, а на глазах челка. Какая стерва!

Аллочка пишет. Аллочка думает. Наконец она отрывает сосредоточенный взгляд от стены, вынимает изо рта ручку и начинает торопливо строчить что-то таинственное про какого-то сногсшибательного парня (наверняка героя и сердцееда).

Заметила все-таки, что я уже битый час рассматриваю ее величество.

— А ты что кропаешь? — спрашивает. И хитренько улыбается. Улыбка широкая, зубки белые, крупные и ровные.