Рейчел родилась и выросла в мире, управляемом женщинами. Это было безоблачное, беззаботное и давшее всему начало детство. Она никогда не задумывалась над тем, что у нее не было матери, до тех пор пока не услышала, как убиравшая в комнатах женщина сказала кухарке: «…бедная маленькая сиротка, ей придется провести всю оставшуюся жизнь в постели». Она была вынуждена смириться с проклятой кроватью, потому что, как объяснил ей семейный доктор – один из немногих в ее жизни мужчин, – что она подхватила ревматическую лихорадку, и у нее была высокая температура, что повлияло на ее сердце, следовательно, ей придется оставаться в постели еще много долгих месяцев. Таким образом, она не очень сильно поразилась перспективе провести остаток жизни в своей аккуратной и уютной спаленке; новостью для нее было слово – «сиротка». Конечно, в начальной школе для девочек, которую она посещала, у нее сложилось понятие, что у всех остальных были мамы и папы, но поскольку она была синим чулком и считала большинство девочек абсолютными глупышками, то усвоила для себя непреложную истину: раз у других были мамы, то ей как-то достались две тети. Втроем они уединенно жили в большом неуклюжем доме Эдвардианской эпохи, расположенном в долине Девона. Когда Рейчел услышала о своей матери, ей исполнилось восемь лет. Она была худым долговязым ребенком с орехового цвета глазами и густыми жесткими черными волосами, заплетенными в две косы, кончики которых она жевала. Теперь, в свои тридцать шесть, она вряд ли изменилась. Она по-прежнему была худой, с крупными руками и ступнями, с теми же густыми черными волосами. Медсестры заплели их в косы, и она сидела на высокой белой кровати, с аккуратно сложенными простынями, ожесточенно покусывая кончик своей косы в ожидании времени для посетителей, когда сможет увидеть своих детей. Она находилась в больнице почти уже две недели в палате 6-б, с иронией прозванной «палатой надежды» – палатой для всех неприкаянных в результате женских срывов, депрессий, неврастений, разводов, абортов, потерь аппетита. Кровати были заполнены женщинами, которые использовали больницу как пристанище. Рейчел, в отличие от всех остальных, кто жаловался и строил планы, как выбраться отсюда, понимала, что для нее это было наиболее безопасное место. И в самом деле, как обещал ее муж, это было место, где она проведет остаток дней – больница для душевнобольных. Однако оставшиеся в ней крупицы здравого рассудка подсказывали ей выбор: или навсегда остаться в заточении этих больничных стен, или пережить метаморфозу рождения нового существа. Метаморфоза потребовала бы «отпустить с миром» все минувшее, а затем начать созидание, результат которого не мог бы быть предугадан. Если ей не удастся, все сложится так, как у большинства женщин бальзаковского возраста, слоняющихся по улицам с хозяйственными сумками, набитыми всяким хламом; женщинами, которые не в состоянии собрать воедино куски собственной жизни, каждый из которых – символ утраченного прошлого. У ее мужа были дети. Он организовал погребение жены на основе того, что ее нашли в бреду и без сознания. «Возможно, покончившей с собой» – как утверждалось в некрологе. У нее даже не было сил для сопротивления. Обе ее тетушки были мертвы. Других родственников она не имела. У ее мужа была овдовевшая и деспотичная мать, которая была только счастлива оказаться полезной своему единственному и обожаемому сыночку и присмотреть за его детьми в их роскошном доме в Ричмонде. Что пришлось предложить Рейчел взамен? Не так много на этом изломе ее судьбы, но если она рискнет и отпустит, то сможет выйти с другой стороны. Кто знал?
