Письма. Часть 2 - Марина Ивановна Цветаева

Тшебово, 8-го сентября 1923 г.

Дорогой Андрей Владимирович,

Все еще вижу Ваше милое лицо на вокзале.[1]

Как мне грустно, что нам в этой сутолоке даже как следует не удалось проститься! Это я виновата, с тростью.

Здесь хорошо, но столько чужого (чуждого) — хотя бы совместное жительство пятисот душ (именно душ! Говорю о лагере![2]), что я лишний раз чувствую ужас перед жизнью, ужас перед собой и желание поскорее этот неравный брак (души и жизни!) разорвать.

— Невеселые вещи для открытки?! — Но, увы: «Tout ce qui n’est pas bкte est triste — et tout ce qui n'est pas triste est bкte!»[3] Шлю Вам привет и благодарность.

МЦ.

Моравская Тшебова, 2-го января 1924 г.[4]

С Новым годом, дорогой Андреюшка,

Нашли ли портфель? Какой подарок мне надумали? Желаю Вам в 1924 г. научиться говорить: со мной одной. (С остальными не нужно!) Ходите ли на мою горку? Это моя горка! Пишу про нее стихи.[5]

Только что видалась с Вашим братом,[6] разглядев его близко убедилась, что он похож на Б. Пастернака (моего любимого поэта!). Рассказывал мне о Праге. Напишите мне два слова, вернусь около 10-го. Мой адр<ес>: Moravska Třebova, Rusky Tabor, гимназия, В. А. Богенгардту, для меня.

МЦ.

Вшеноры, 5-го января 1925 г.

Дорогой Андрей Владимирович, Сообщите, пожалуйста, Кате[7]

Paris, 19-е arr

8, Rue Rouvet

Он у нее был, и она его, с записной книжкой, потеряла. Не могу представить себе, чтобы Катя к Вам в Париже не зашла, — думаю, что она даже остановится у Вас.[8]

Ольга Елисеевна[9] писала мне о вашей необыкновенной встрече, — как по-писаному! как в романе! Князь-маляр и жена бывшего министра.

Слышала о Вашей сравнительной удаче, из других ремесл это пожалуй не худшее, — вспомните Тома Сойера и его стену (если когда-нибудь читали).[10]

________

Много пишу. В январском № «Воли России» будет мой стих — длинный[11] — возьмите у О<льги> Е<лисеевны> и прочтите. У нее же можете достать мою прозу «Вольный проезд» («Совр<еменные> Зап<иски>» кн<ига> 21) и «Чердачное» в рождеств<енском> № «Дней».[12] В рождеств<енском> № чешского «Спроводая» появился мой портрет[13] — между Кондаковым и Струве.[14] На их фоне я решительно выигрываю. Чехи написали, что никто меня из России не высылал, но что я не смогла вынести всех большевицких безобразий и сама уехала. — Забавно. —

Елки у нас еще не было, — справляем, по-старому. И Нового Года еще не встречали.

Изнемогаю от печек, углей, грязи, посуды, всей этой пятилетней невылазной чернейшей работы. Но все-таки служить бы не пошла. Это единственное утешение. Всё в моей жизни: «Tu l’as voulu, Georges Dandin!»