Око Марены - Валерий Иванович Елманов

Памяти моей дорогой мамы, Пелагеи Петровны, да святится имя ее, посвящается эта книга…

И это рассказ не о находчивой женщине или ее путях, —

Это урок всем, кто забывает в вещах их свойство казаться и быть…

О. Погодина

Разгоряченный быстрой ездой всадник стремительно спрыгнул с коня и легко, почти бегом, будто и не было за плечами нескольких десятков верст утомительного галопа, взлетел по ступенькам на высокое крыльцо княжеского терема.

Такой же легкой походкой прошел в просторную гридницу, где о чем-то негромко беседовал с двумя вислоусыми старыми вояками седой грузный мужчина. Поверх простой и длинной белой рубахи на мужчине была теплая лисья шуба, в которую тот зябко кутался.

— Теплынь на дворе, батюшка, а ты в шубе, — улыбнулся всадник.

— До годков моих доживешь, тогда и уразумеешь, что в бабье лето тепло токмо молодые чуют, а уж нам, старикам…

Не договорив, он сокрушенно махнул рукой. Оба его собеседника тут же, будто по команде, встали и, поклонившись на прощанье, вышли из гридницы.

— Никак дружине своей смотр решил учинить, княже? — еще шире заулыбался вошедший и поощрительно заметил: — Давно пора настала. Особливо сейчас. Негоже, когда у воев великого киевского князя Мстислава Романовича мечи ржа точит.

Ты один, Ростислав? — устало осведомился мужчина.

— Пока один, — последовал ответ. — Но гонцов к Андрею я уже отправил. Да и Святослав со Всеволодом должны подъехать к вечеру.

— Ну что ж, потрапезничаем келейно, чтоб никто помехой не был, — согласился Мстислав Романович. — А то давненько меня все четыре сына разом не навещали. То девки красные мешали, то охота знатная…

— Ныне другая охота грядет, отец, — нетерпеливо перебил его Ростислав. — Поди, писала тебе дочь твоя Агафья[1], что там на Рязани творится?

— Да ты и сам не хуже меня обо всем ведаешь, — спокойно возразил киевский князь.

— Ведаю, — послушно согласился Ростислав. — Потому и к тебе со всех ног прилетел. Такого братоубийства на Руси не слыхивали. Нешто можно стерпеть оное? — И почти жалобно: — Ты ж старейший князь, батюшка. Вразуми татя, кой по костям родни на рязанский стол залез.

— Сядь-ка, — властно усадил Мстислав Романович сына и, дождавшись, пока Ростислав займет место рядом с ним, кряхтя и неспешно поднялся и грузно прошелся к узенькому слюдяному оконцу. Дощатые светлые полы под тяжелыми шагами солидно поскрипывали в такт хозяину Киева. Пройдясь в задумчивости пару раз мимо сына, он подозрительно покосился на оконце, сквозь которое ярко светило солнце, и уселся к нему спиной, так чтобы собрать спиной все идущее через него тепло.