Игрушечный суд - Павел Сергеевич Почикаев

Теперь он появлялся здесь крайне редко. Заходил не чаще одного раза в две недели. Он стал гостем в том доме, где прошло его детство. Здесь он научился ходить, сюда к нему вызывали врача, когда в три года он подхватил очень сильное воспаление лёгких, в эти самые комнаты он возвращался на протяжении многих лет, в окружении знакомых стен он занимался написанием диплома.

За двадцать два года он слишком сильно привык к родительскому дому, поэтому переезд в собственную съёмную квартиру дался ему с таким трудом. Он понимал, что это правильное решение, что он слишком долго сидел на шее родителей, знал, что ему в любом случае предстоит выход из зоны комфорта, но всё равно несколько затянул с отъездом. Однако теперь он уже несколько месяцев существовал в своём, отдельном мирке и очень редко заходил проведать мать с отцом. Не потому что был плохим сыном – потому что и ему, и им нужно было как можно скорее привыкнуть к раздельности существования.

У него остались ключи от родительской квартиры, но на правах гостях он предпочёл позвонить в дверь. Ему открыли практически сразу, видимо, мать не находила себе места в ожидании единственного сына и караулила прямо за дверью. Едва только дверь успела раскрыться, как она уже заключила его в объятия. Ей приходилось вставать на цыпочки, чтобы иметь возможность обнять его за шею. Она приложилась тёплыми губами к его щекам.

– Питти! Как здорово, что ты пришёл! Давай быстрее снимай куртку. У нас всё стоит на плите! Всё уже готово! Мой руки, и сразу сядем ужинать! – Он увидел робкую слезу, скользнувшую в уголке её глаза, но мать быстро смахнула её и попыталась улыбнуться ещё шире. – Весь худой стал, вообще не питаешься! Ну это ничего… это мы сейчас в один миг поправим.

«Питти» – только ей он и позволял себя так называть, только она одна хранила в сердце это ласковое имя, на которое он откликался в детстве. Коллеги по работе и оставшиеся друзья называли его кратко – Пит; директор фирмы обращался к нему «Питер», и это было правильно. Это было солидно. Именно так было принято во взрослых кругах.

За спиной возбуждённой и очень словоохотливой матери стоял отец, он просто пожал сыну руку и молча наблюдал за тем, как тот снимает обувь и вешает куртку в шкаф. Питеру подумалось, что отец сейчас испытывает тоже самое, что и он сам, – неловкость. Все их последние встречи носили ощущение неловкости, словно с переездом Питера что-то нарушилось в механизме их маленькой семьи. Между ними разрасталась прозрачная звуконепроницаемая стена, за столом они чувствовали себя чужими, и словно не было тех двадцати двух лет, когда они представляли единое целое.