Одни из тех, за дверью - Ольга Дмитриевна Личкова

Эта бабулечка умерла вчера вечером, прям перед моей сменой, когда я пришла утром её кровать встретила меня холодной зеленью клеенки и бутылочкой воды на тумбе – единственной вещью Веры. Ее звали Вера, красивое имя, высокое. Она лежала, словно лежала всегда, всю жизнь, так непринужденно у нее это выходило. Когда я пришла первый раз обрабатывать у нее опрелости, то удивилась, что имея худощавое лицо и тело, у Веры были крупные бедра, словно не ее, сплюснутые и разлитые по постели. Последние дни Вера, как и те, кто собирается туда, за грань отказывалась от еды. Она пила таблетки, которые не принимала никогда, верила, что ли. Не так давно ее привезли из больницы, легкие были поражены на 85%. Страшно, и, все максимально ясно. Вера ничего не видела, плохо слышала. У нее были короткие серые волосы, наполовину прикрывавшие лоб. Она только пила из своей бутылочки, просила яблоко и благодарила за все. За таблетки, за поправленное одеяло, за воду. Каждый раз, помогая ей, я надеялась, что она забудет, промолчит. Нет. Вера благодарила громко, не по одному разу. Эти ее спасибо единственное, что она могла дать, и она давала. Ее слова ломали меня, я ничего не могла сделать, помочь, облегчить. Её соседка мычала, показывая на нее, и сочувственно вздыхала. Она все понимала, как и я. Только смириться я не могла. Я верила, Вера…

Эта бабулечка, пожалуй, была забавней и нелепей всех. Она пронимала меня своей простодушностью и наивностью. Гномик, словно маленький гномик выглядела она. Крохотная, не достававшая мне и до подбородка, сидевшая на кровати бабулечка смешно болтала ножками, не доставая ими до пола. У нее были густые белоснежные волосы, насаженные на головушку словно мороженый шарик на рожок. Лицо с голубыми, далеко посаженными глазками, постоянно бегающими и вопрошающими имело растерянный вид. Я прошла мимо – пора кормить. За спиной я слышала ее вздохи и причитания – она все никак не могла разобраться со своей едой. Что кушать, зачем ей это положили, ей ли вообще это, когда кушать и все ли? Она никак не могла это понять и приступить к еде. Иногда она решается задать вопрос чуть громче своего привычного бормотания.

– Кто бы помог, объяснил, что тут кушать?

Она не обращается ко мне лично, но я понимаю, что кроме меня некому ей ответить. Если еще кормлю, то говорю ей, что нужно кушать то, что лежит в тарелке. А если же уже закончила, то подхожу, и показывая на первое, второе, хлеб, объясняю, что это все ей, не нужно ни с кем делиться, нужно все отправлять в рот, сначала пережевать, а потом глотать. Она с готовностью хватается за ложку, благодарит меня, начинает торопливо кушать, уточняя, все ли правильно она делает. Мне пора кормить других, я ухожу. Но и из коридора слышу ее неразборчивые приговаривания и охи.