Его птичка [полная книга] - Любовь Попова

Глава 1.

– Лучше бы ты пошла на юриста учиться, или врача, – проворчала под нос мама, ополаскивая тарелку под сильной струей теплой воды. – Совсем же изведешь себя этими танцульками.

– Мама!

Я обняла ее со спины, чувствуя как она вздрогнула от неожиданности и положила голову ей на плечо, плотно прижимаясь щекой.

– Танцульки – это в клубах и домах культуры, а я занимаюсь Балетом, – восторженно, словно уже исполняла соло в Большом театре, заявила я. – К тому же, каждый должен делать то, что он умеет лучше всего. Разве не так говорил папа?

– Всё так, – вздохнула мама и, выключив воду, повернулась ко мне. Она осмотрела мое наверняка худое, осунувшееся лицо. Но при этом я знала, что любой разговор о сцене делает мои глаза ярче, а щеки румянее. – Посмотри на себя, кожа да кости.

Я мягко улыбнулась, и чтобы мама не сильно беспокоилась, схватила со стола яблоко и показала ей.

– Это не завтрак, это еда для птиц, – я на это только фыркнула. Не набивать же мне желудок перед репетицией? Я должна порхать по сцене, а не напоминать бегемота в балетной пачке. – Не зря у тебя живот болит. Тебе надо больше есть.

– Ладно, ладно. После репетиции поем нормально, – как всегда согласилась, внутренне закатывая глаза. Сколько можно? Я поцеловала мать в щеку и отправилась собираться, потому что до начала занятий в универе оставалось чуть более часа.

Я выходила из подъезда пятиэтажного дома, прекрасно зная, что за мной пристально наблюдают такие же, как и у меня, синие глаза матери.

Она, как всегда, беспокоилась. И, наверное, впервые за много лет это было оправдано. Поступление и подготовка к поступлению, а теперь концерту даются мне нелегко.

Я ложусь спать позднее обычного и еще раньше просыпаюсь, а о нагрузках, сравнимых разве что с подготовкой к олимпийским играм, и говорить нечего.

Я знала, что мама будет смотреть в окно до тех пор, пока я не скроюсь за крупными тополями, которые привычно рассматривала по пути на остановку.

Лето уже закончилось, и осень только-только начала заявлять о своих правах. В городе с миллионом одиноких и не очень сердец начинался новый день. Солнечные лучи пробивались сквозь утреннюю дымку, в которой кружились чуть пожелтевшие листья.

Люди разбегались по делам, будто муравьи. Москва не терпела неторопливости ни в людях, ни в их действиях, и порой сильно мстила за промедление. Этот день не был исключением: шумное рабочее утро уносило людей в новые или привычные дела, словно корабль, отправляющийся в не очень далекое плавание и обещающий к вечеру вернуться в родную гавань.