О таких говорят вполголоса - Настя Чацкая

…У них всё прекрасно.

Если бы когда-нибудь где-нибудь в США устраивали конкурс самых стрёмных отношений — они взяли бы золото. Зал бы рукоплескал им, даже зона богатеньких дрочеров на мягких диванчиках. Таких взаимоотношений мир ещё не видывал — у Че Гевары с Кубой было не так серьёзно, как у этих двоих. По крайней мере, за все свои семнадцать с половиной лет Рыжий ни разу не испытывал ни к кому такой зубодробительной ненависти, как сейчас к Хэ Тяню.

Он может сказать совершенно точно: это настоящая ненависть.

Так уж вышло — за свой недолгий век Рыжему выпала честь хлебнуть такого говна, что мало бы не показалось даже опытному говнохлёбу. В конце-то концов, злыми не рождаются — ими становятся. А он далеко не добряк.

Он давно знает, что такое настоящая злость — это когда отец замахивается и бьет твою мать по лицу.

Она падает, как кукла, судорожно убирает волосы с лица и — блин, всё, что она делает, — умоляет тебя закрыть дверь. Нельзя, чтобы ты видел это. Ты ещё совсем ребёнок, совсем ещё малыш. Всё ещё может быть хорошо, нужно только постараться.

Тебе четыре и всё, что ты можешь, — это быть послушным. Закрыть сраную дверь и спрятаться под кровать, и зажать уши руками, и злиться, злиться, злиться бесконечно долго, потому что каждая вторая ночь в их доме кажется тебе долбаной бесконечностью в аду.

Школьный психолог на ежегодной семейной встрече говорит, что после продолжительного стресса к детям часто приходит равнодушие.

С тех пор Рыжий не верит психологам: они лгут. И равнодушие не приходит.

Ему десять, когда отца швыряют за решетку; ему одиннадцать, когда мать подаёт на развод; ему тринадцать, когда отец выходит из тюрьмы и в первые же пару часов на воле какой-то псих разбивает о его тупорылую башку бутылку, наносит двенадцать серийных ударов ножом в живот.

В этот день Рыжий узнает, что такое настоящее, лающее, раздирающее грудину, жуткое ликование — и ему становится страшно.

Его замыкает на семье, и он понимает, что это ловушка, когда ему исполняется пятнадцать. Оказывается, можно загнать себя в силки самостоятельно.

Ответственность и забота о матери из здорового фактора становятся идеей фикс, и Рыжий чувствует, что что-то идет не так, когда в шестнадцать лет выворачивает руку незнакомого раздетого мужчины, впечатывая его рожей в старые обои маминой спальни. Мужчина орёт что-то о переломе локтя. Мать орёт: «Отпусти его! Милый, прошу тебя, успокойся!». Но он не отпускает.